классом капиталистического общества, создающим для буржуазии прибавочную стоимость и в силу этого сохраняющим определенное место в системе капиталистического производства. Но внутри рабочего класса происходит смена поколений. Каждое поколение выполняет свою историческую задачу в борьбе с буржуазией и добивается в той или иной степени удовлетворения своих потребностей – удовлетворения, которое выступает как завоевание и в известном смысле итог социальной деятельности и борьбы данного поколения. Для сменяющего его поколения этот итог есть уже данность, выступающая в роли исторической предпосылки выдвижения и осуществления новых требований, продиктованных новыми условиями труда и воспроизводства рабочей силы.
Ни одно поколение рабочего класса не в состоянии решить всех проблем класса как исторически развивающейся общности. Каждое поколение (как заметил Гегель) решает лишь одну – «свою», «новую» – задачу, и сделать это оно может, лишь признав все предшествующие решения и опираясь на них и в то же время учитывая новые требования, коренящиеся в изменении характера труда, уровня развития техники и т. п. Не случайно Гэс Холл, анализируя задачи, стоящие перед рабочим классом США, подчеркивал роль молодого поколения американских рабочих. «Многочисленный отряд молодых рабочих, – говорил он на международном Совещании коммунистических и рабочих партий в Москве (1969 г.), – недавно пришедших на предприятия, становится ударной бригадой рабочего класса. Рабочая молодежь выступает застрельщиком движения рядовых членов профсоюзов. Она стремится к оживлению профсоюзного движения. Именно эти молодые рабочие, многие из которых сами недавно были учащимися, образуют связующее звено между студенчеством и рабочим классом. Они представляют собой мощную силу в борьбе против расизма, поскольку лишены некоторых предрассудков, все еще характерных для рабочих старшего поколения. Рабочая молодежь относится к радикально настроенному поколению. Она более восприимчива к новым, социалистическим идеям. В нашей борьбе за обеспечение единства действий рабочего класса мы уделяем особое внимание молодым рабочим» [100].
Решаемый в плане исторического подхода вопрос о потребностях и их динамической структуре оказывается аргументом не в пользу леворадикального тезиса об «интегрировании» рабочего класса, а в пользу диалектической концепции революции, рассматривающей положение рабочего класса в изменяющемся социально-политическом контексте и фиксирующей наличие реального разрыва между действительным положением рабочего и буржуа – разрыва, выступающего для обновляющегося пролетариата в качестве непосредственного революционного стимула.
Глава IV «НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК»
Придя к пессимистическому выводу об «отложенной» революции, об отсутствии в современном мире субъекта революционных изменений, о недостатке у эксплуатируемого большинства воли к решительному действию, леворадикалы усматривают «выход» из этого положения в «создании» «субъективного фактора» – в воспитании так называемого «нового человека».
Пафос воспитания «нового человека» пронизывает в большей или меньшей степени работы всех леворадикальных идеологов. «Воспитать нового человека – за этим теперь все дело, – говорит Маркузе. – Не потому, что именно у меня возникла эта идея, а потому, что развитие современного индустриального общества достигло точки, когда такой новый человек не только возможен, но и необходим…» [101] К созданию «нового человека» призывал и Ф. Фанон: «Так не будем же подражать Европе, обратим усилия наших мускулов и нашего мозга в ином направлении. Попытаемся создать нового, целостного человека, утвердить которого оказалась неспособной Европа» [102].
Идея воспитания «нового человека», выраженная в лозунгах «новых левых» и в работах леворадикальных идеологов, выступила как реакция на обостряющееся противоречие между требованиями, предъявляемыми научно-технической революцией к человеку, и возможностями, открываемыми ею перед развитием человека, с одной стороны, и способами реализации этих требований и возможностей в рамках капитализма – с другой.
«Техническая цивилизация» и изменяющаяся вместе с ней повседневная жизнь, все более насыщающаяся техникой, требуют от человека нового видения и слышания, новой чувственности и нового рефлектирования, изменения исторически сформировавшейся структуры инстинктов и реакций. Параллельно этим требованиям изменяющаяся мера свободного времени открывает возможности для все большего возвышения человека над собственной деятельностью, развития его сущностных сил, т. е. для саморазвития человека как самоцели.
Однако требования, предъявляемые к человеку «технической цивилизацией», и открываемые ею перед ним возможности реализуются в принципиально различных формах и принципиально различными методами в зависимости от характера общественных отношений, в рамках которых развиваются наука и техника.
Государственно-монополистический капитализм решает задачу «переформирования» человека с утилитарных позиций, направленных на обеспечение оптимального функционирования существующего строя и механизма извлечения прибыли: он создает деформированного, «одномерного» человека, человека-функцию. Перестройка психики и сознания человека, его чувственности осуществляется в направлении превращения его в стандартно-серийного атомизированного индивида с апологетически ориентированной чувственностью и рефлексией. Регуляторы чувственности и рефлексии отчуждаются от индивида и «выносятся» вовне: задавая смысл своей деятельности, осуществляя целеполагание, описывая и оценивая свои поступки, индивид обращается не к самому себе, а «бросает монету» в автомат, выдающий готовый, стандартный ответ, который, однако, воспринимается и самим индивидом, и окружающими как его адекватное самовыражение.
Леворадикальные идеологи фиксируют эту утилитарную деформацию человека: «так называемая потребительская экономика и политика корпоративного капитализма создали вторую природу человека, которая привязывает его посредством чувственных влечений и агрессивности к товарной форме» [103]. Возможно ли предотвратить эту деформацию? «Возможно ли такое изменение «природы» человека? Я полагаю, что да, ибо технический прогресс достиг такой стадии, когда реальность уже не должна больше определяться обессиливающей борьбой за социальное выживание и прогресс» [104].
Каким же видится леворадикальным «критикам» этот «новый человек»? «Свободным» и «счастливым», ответят они. Но стоит только попробовать раскрыть эти абстрактные понятия, как обнаружится, что истолкование «свободы» и «счастья» леворадикальными идеологами дается в утопическом ключе, причем между их представлениями о новом человеке имеются заметные различия.
Такие различия связаны с различием мотивов, которыми руководствуются леворадикалы. А мотивы оказываются различными потому, что, признавая возможность создания человека с принципиально иной чувственностью и рефлексией, они отталкиваются не от реальной истории, а исходят из собственных умозрительных, а подчас и утопических конструкций. Конструкции же эти носят явно функциональный характер. «Новый человек» леворадикальных идеологов – это совсем не тот человек, который рождается движением
