по своей сущности буржуазной системой отношений, институтов и ценностей, то оружие леворадикальной критики направлялось одновременно и против тех, кто стремился выявить позитивные элементы в недрах капиталистического общества, предпосылки преобразования его в общество социалистическое. Этим прежде всего и объясняется тот факт, что значительная часть как американских, так и западноевропейских левых радикалов выступала под влиянием экстремистов против коммунистических организаций капиталистических стран, оказываясь подчас в одном ряду с теми, кто по логике вещей должен был быть их основным врагом, – с антикоммунистами.
«Долой парламент!», «Никаких компромиссов!», «Выборы – предательство!», «Партизанская война в джунглях больших городов!». Эти и им подобные лозунги, брошенные левыми экстремистами в ряды протестующего студенчества и интеллигенции, эта радикальная негативность, это «объявление войны всем, не зная в точности, кому именно», этот «Великий Отказ» и пытались сделать экстремисты основным и, как показала практика, весьма зыбким началом, объединяющим все леворадикальные группировки.
Радикально-негативные установки неизбежно порождали в политическом поведении ориентировавшихся на них леворадикалов проявления антиинтеллектуализма, культурного (и особенно технического) нигилизма, которые так шокировали «общество» и нередко использовались реакционными силами в их попытках под предлогом борьбы с «антиобщественными» тенденциями задушить всякую оппозицию, так или иначе угрожающую буржуазному режиму.
Быстрое распространение среди рядовых леворадикалов экстремистских лозунгов, звавших к абсолютному насилию и «тотальному отрицанию», коренилось в особенностях массового леворадикального сознания, сформировавшегося на базе ограниченного социально-политического опыта и потому упрощавшего реальный ход развития мирового революционного процесса и схематизировавшего диалектику перехода от капитализма к социализму.
Характер леворадикальных требований и способов их осуществления, на которые ориентировались «новые левые», послужил основанием для квалификации этого движения как утопического. Утопизм леворадикалов заключается прежде всего в предлагавшихся ими способах осуществления выдвигавшихся требований, в ориентации на «тотальное отрицание», на абсолютное насилие, в установке на стихийное перерастание эмоционального бунтарского порыва в революционное движение, способное добиться победы; в нигилистическом отношении к коммунистическим партиям и другим организованным прогрессивным силам капиталистических стран и к опыту социалистического строительства, накопленному социалистическими странами; наконец, в иллюзорном представлении о том, будто сама воля к преобразованиям, материализовавшаяся в движениях протеста, может стать решающим фактором отрицания «репрессивного общества».
Во всяком массовом непролетарском движении значительная часть его участников не имеет четко оформленных взглядов на характер исторического процесса, на природу и перспективы движения, которое стихийно увлекло их за собой. В движении «новых левых» к этому добавляется еще и сознательное нигилистическое отношение определенной части студенчества и интеллигенции ко всякой теории и идеологии [
Одной из господствующих форм буржуазной идеологии на Западе является так называемая «идеология интеграции», ориентирующая индивида на конформистское отношение к существующим институтам и ценностям, отрицающая возможность их ниспровержения, проповедующая «здоровый реализм» и предлагающая индивиду собственными усилиями прокладывать себе «путь наверх» в рамках данного мира. Эта идеология, отождествляемая леворадикалами с идеологией вообще, рассматривалась ими как воплощение материальной силы конформизма, которую следовало подвергнуть полному и безоговорочному отрицанию. К тому же в глазах определенной части «новых левых» всякая целостная идеология выступает как «закрытая», как не оставляющая возможности для спонтанного творчества. Если, рассуждали бунтари, революционное действие оформить идеологически, оно должно получить свое лингвистическое, словесное выражение, а это может быть осуществлено только в рамках грамматики, синтаксиса, лексики «сложившегося» языка, давно уже интегрированного существующей социальной системой. Остается одно из двух: ориентироваться на какую-либо «сложившуюся» идеологию, попытаться на базе «сложившегося» языка создать новую идеологию, но тогда это будет проявлением конформизма, либо отказаться от всякой идеологии и тем самым открыть путь к неограниченному спонтанному творчеству, в том числе и языковому [
Обобщая исторический опыт приобщения непролетарских слоев к рабочему движению в конце XIX – начале XX в., В. И. Ленин отмечал, что «привлечение новых и новых «рекрутов», втягивание новых слоев трудящейся массы неизбежно должно сопровождаться шатаниями в области теории и тактики, повторениями старых ошибок, временным возвратом к устарелым взглядам и к устарелым приемам и т. д.» [17]. Опыт движения «новых левых» подтверждает справедливость ленинского вывода и по отношению к современной эпохе.
Признавая «развитое индустриальное общество» абсурдным, достигшим той стадии, когда оно стало достойным единственной участи – «тотального отрицания», «новые левые» обратились к идеям, которые могли дать им теоретическое «обоснование» бунта и вместе с тем содержали бы в себе его нравственное оправдание, которые прямо или косвенно признавали бы за молодежью и интеллигенцией роль «детонатора», «катализатора» движений протеста и возводили бы присущие им особенности в непременную предпосылку «подлинно революционного» действия.
Ближе всего к этим требованиям стояла идеология анархизма, тем более что она исторически сложилась на непролетарской классовой основе и ориентировалась главным образом на непролетарские слои.
Анархизм сыграл заметную роль в оформлении леворадикального сознания и политического облика движений протеста 60-х годов. Это отмечают и сами леворадикальные
