— Элиз, — позвал ты ее. — Элиз, — позвал ты громче, но она уже ушла.
Ты так и застыл, глядя на место, где стояла дочка, пока Мэри брала у тебя бутылку. Потом она повела тебя в кухню, чтобы промыть руку. После этого наложила немного мази, все время называя тебя дурачком, сплошной неприятностью. Она была проворной и очень нежной. Убедившись, что порез чист, перевязала его — не слабо, но и не туго.
— Так хорошо, — сказала Мэри наконец. В тот момент, когда она подняла голову, тебе захотелось поцеловать ее. В щеку. Стыдишься целовать ее в губы?
— Спасибо, — удалось тебе произнести нормальным голосом, выдерживая ее взгляд долго, как только ты мог, прежде чем отвести свой.
— Ну, — начала она, потом положила руку тебе на плечо, чтобы ты снова смотрел на нее. Улыбнулась и продолжила: — Ну, нам бы лучше собрать разбитое стекло — мы же не хотим порезаться, не так ли?
Мэри подалась вперед и раскрыла объятия. Ты обнял ее, и несколько секунд вы вдвоем стояли молча — твоя голова у нее на плече.
Десять часов. «Наказания» в постели, им пришлось гораздо раньше пожелать спокойной ночи папе, который все еще не очень хорошо себя чувствовал после того, как так сильно порезался днем. Том спросил, много ли ты потерял крови и сколько тебе нужно потерять, чтобы умереть. Ему было интересно, чувствуешь ли ты, что теперь весишь меньше. Элиз дотронулась до твоей ладони, когда потянулась поцеловать тебя; ты не уверен, сделала ли она это случайно или нет; затем она пожелала спокойной ночи и немедленно вышла из комнаты.
Мэри внизу смотрела телевизор.
Завтра — бисквитный понедельник. Ты лежал в постели, глядя на бессонную луну, медленно плывущую в окне и оставляющую за собой шлейф из невесомых звезд. Ты тоже был невесом: ты глубоко дышал, жабры после дня отдыха все еще находились в хорошем состоянии. Ты выжил и вернулся в океан, туда, где родился, куда тебя принес убаюкивающий поток джина. Завтра утром он нежно вынесет тебя на берег.
До той поры ты мог позволить течению увлечь себя. Ветерок из окна слегка качал занавески, вперед и назад; они бросали отражения на потолок — как солнечный свет на воде. Лежа на спине, ты смотрел прямо вперед и уже не мог сказать, лежишь ли на поверхности, глядя на струящиеся воды, или, как показалось через мгновение, ты уже на глубине и смотришь вверх, туда, где свет разбивается о дальнюю стену.
Глава 5
Звенел будильник. Продолжал звенеть.
Ты отключил его и остался лежать, окончательно проснувшись. Окончательно проснувшись, беспомощно и безнадежно. Утро понедельника. Мэри еще спит. Семь часов. На улице светло. Светло…
Семь ноль две. О’кей: встать, встать и идти. Встать, встать…
И одеваться.
Вниз и в кухню. Воду включить, тостер включить…
И в ванную. Плеснуть в лицо, слить в унитазе… И назад. Тост переворачивается, чайник наливается, осторожно, снеговик. Газ выключить, тост достать. Снеговик?
Снеговик. Посередине кухни. Стоит совершенно неподвижно. Смотрит на тебя. Улыбается.
Ты улыбаешься в ответ.
Снеговик раздвигает руки и машет тебе. Снова складывает их и улыбается. Наверное, тебе это снится. Должно сниться.
Ты на кухне: чайник, тосты, чай. Ты проснулся, оделся и идешь на работу. «Мажестик».
Но он здесь.
Он подмигивает.
Нужно выпить.
Нет.
Только не это. Тебе снится. Наверняка снится. Попробуем маленький тест.
И вот ты пробуешь тост и пробуешь чай. Ты щиплешь себя — а снеговик все смотрит.
И вот радио орет на всю катушку: новости с дорог; семь семнадцать; прогноз погоды, чудный летний день.
Снеговик хмурится.
Сменим на Брамса — снеговик начинает притопывать в такт снежной ногой.
Последний тест: протягиваешь руку для рукопожатия.
Снеговик не хочет.
Конечно, он не хочет! Это было бы слишком короткое и тающее знакомство. Вместо этого…
Ты берешь чайник и льешь кипяток на тыльную сторону ладони. И…
Ничего, ничего. А потом боль, боль… Боль.
— О’кей, — говоришь ты вслух. — Это не сон. Я совершенно уверен, что это не сон.
То есть либо в кухне стоит снеговик, либо тебе нужно выпить.
В кухне тепло, не так ли? И становится все теплее.
Тебе нужно выпить. Тебя уже трясет. Смотри. Выпить. Бренди. Или это, или снежное безумие. А тут так тепло…
Бутылка, стакан… За тебя, мой омерзительный!
И ничего. Ничего. Только снеговик смотрит.
Он не исчез. Он смотрит. Бренди тебя не взял. Не сильно. Совсем не взял. Но как становится жарко!
Еще бренди, побольше. Снова за тебя.
И снова ничего. Бренди совершенно не берет, и ты начинаешь потеть. Снеговик по- прежнему смотрит — если угодно, заинтересованно.
Еще один бренди, еще больше — и не останавливаться до самого дна.
— За тебя, исчезающий вид, — предлагаешь ты. А вот теперь, если угодно, снеговик выглядит немного обиженным.
Жара непереносима: пот стекает в глаза, течет по рукам. Ты вытираешь лоб; ты расстегнул рубашку. Ты с трудом дышишь — а снеговик тем временем продолжает смотреть, спокойный, не тающий.
Злее и злее, с каждым глотком — все жарче.
Бутылка пуста. Ты поджариваешься. Тебе нужен этот снеговик. Очень нужен. Рядом с ним холод так приятен. Тебе нужно дотронуться до него. Тебе нужно почувствовать его льдистый лоб рядом со своим — тебе нужна эта снежная прохлада.
Шаг в его сторону — ближе. Еще шаг. Ты протягиваешь руки, чтобы дотронуться до него; ты кладешь на него руку. Ты сильно нажимаешь на него рукой, и он начинает таять. Ты вонзаешь в него ладонь. Ты рубишь его вытянутой рукой. Ты хватаешь пригоршни снега и растираешь его на своих горящих лице и груди. Ты убиваешь его.
Неожиданно — звонок. Ты замираешь на мгновение, пойманный на месте преступления.
