Тем не менее ты дожидаешься, пока пленка дои грает до конца, чтобы про себя прокомментировать: «Это было хорошо». Грязь по-прежнему покрывает все вокруг, зато тебе удалось частично размазать ее сонатой Моцарта.
Бренди с содовой — и ты готов отправиться на стоянку. До свидания, большие окна, лифт, растения в кадках и низкие столики. Стеклянные двери, глоток свежего воздуха, автостоянка, машина цвета морской волны с тугим замком. Отпереть его. Отпереть запах чехлов на сиденьях, запах жары. Открыть окно и завестись. С пол-оборота. Поднять якоря — и осторожно, безукоризненно точно выскользнуть из порта, несмотря на неправильно расположенный бордюр. Набираем ход. Салют главному лоцману, право руля, круче к ветру — в крайний левый ряд дороги с трехрядным движением. Следим за бакенами на разделительной полосе, огнями маяков, плохо припаркованными скалами и рифами.
Курс — домой. Ты и Боккерини[8], только ветер позади. Бисквитная коробка на сегодня закрыта. Полный вперед, обогнали одного, обогнали другого; порт, право руля, обойдем необитаемый остров. Флотилия с подветренной стороны. Дадим им знать, что мы на подходе: сигналим в одном темпе с Боккерини, дальним светом выдаем азбуку Морзе, и все в порядке.
Ты пробрался сквозь них, сквозь эту мелкую рыбешку. Домой. Мир у тебя в кильватере, и ему за тобой не угнаться. Вот они — белые скалы дома. Дети на причале. Шаг на берег, обнять обоих и — в матросском танце — в кухню.
Галера и галерный раб. Шутка, честно. Морская нимфа. Русалка.
— Ты пьян.
Одна из океанид.
Отшатываешься к дальней стене в шутовском ужасе, снова идешь вперед против ветра — к кренящейся палубе галеры, а она вся в яичном желтке, или это нефть? Из упавшей кастрюли по шахматным клеткам пола разметалось что-то красное, зеленое и желтое…
— Ты пьян. Послушай, Моррис, с меня достаточно…
— Мэри. — Нежно прижимаешь ее к себе. Но вместо нежности — волосы Медузы и когти.
— Боже, Моррис! Моррис…
Отраженные звуковые волны молотом приколачивают тебя к стенке. Снова вперед, со всем чувством, но мощный прилив выбрасывает тебя на берег. Выносит на песок. Песок, который успокаивает. Отдохнем здесь, посматривая в сторону далекого звука, на звуковые волны, разбивающиеся где-то выше, не нанося тебе никакого ущерба.
Входят «наказания», хотят еще посигналить. Ты бы не против, однако лежать на песчаном дне океана гораздо приятнее. Слишком приятно, чтобы подниматься с него.
Вместо этого — матросская песня. Ты хлопаешь в ладоши, задавая ритм: «Сердца из дуба», Аретуза[9], полный вперед. Том и Элиз поют и одновременно танцуют джигу, Мэри смотрит. Неужели она не любит музыку?
Теперь встать на ноги, поймать ритм и — быстрее. Хлопаем в ладоши, выбиваем ритм по крышкам кастрюль и буфету. Покружимся с малышом Томом, теперь Элиз, снова Том. Поймай ритм и не отпускай его: выстукивай его на плитах, на холодильниках, на ладонях и коленях, на черно-белом кафельном полу. Черный — белый, черный — белый, от стены до стены, держи ритм и темп — можно танцевать.
Все отлично, если не поднимать взгляда. Поднимаешь глаза — поднимается желудок. Сглотнуть. Смотрим вниз. Еще смотрим вниз. Черный — белый кренится то в одну сторону, то в другую, выгибается назад, потом вперед, запах лука с разделочной доски, жара, тяжесть растопленного кулинарного жира…
— Папе плохо.
Наконец ты добрался до раковины. Выше голову, перепившие бренди и вина!..
Отдых. Слышно, как в холле часы пробили шесть.
Держись за край раковины из нержавеющей стали. Держись крепче. Металл прохладный. Отдохни здесь. Отдохни — после путешествия, которое длилось тридцать четыре года, чтобы достичь цели — этого мгновения покоя.
— Моррис! Моррис! — Гнев и изнеможение в ее голосе. Тяжесть ее руки у тебя на плече.
Нет нужды что-либо говорить. Мэри стоит далеко от ощущения прохлады, покоя. Нет нужды идти к ней. Когда ты будешь готов, тогда сможешь ответить, а пока впитывай из металла этот покой, вбирай его в себя как можно глубже, пусть он струится в тебе.
Она убрала руки.
— Что, черт возьми, ты имеешь в виду под… И дети… А…
Ты чувствуешь, как ее голос наполняется другим значением, ядовитым значением. Ты напряженно хватаешься за сталь раковины. Как же она не видит, что ты?..
Что каждый момент прожитой тобой жизни?..
Ты крепко держался за раковину, как и за всю кухню, дом, за поверхность самой Земли…
Что отпустить раковину — значит разорвать твою единственную связь с миром. Неужели она не видит, что все зависит от?..
Внезапно она отворачивается и выходит из кухни, уводя с собой Тома и Элиз. Ты не можешь ни последовать за ней, ни уйти. Каждый миг прожитой тобой жизни…
Как будто прямо сейчас ты все еще стоишь у двери гостиной в страхе войти туда, где находится твой отец, и одновременно не в силах уйти.
Так оставайся здесь сколько хочется, и пусть прохлада металла успокоит тебя. Потом, когда уже готов, — плеснуть в лицо воды. Хорошо. Освежающе. Набрать в рот холодной воды, прополоскать. Тихо, тихо. Суета ни к чему. Теперь вытрем лицо.
Мэри ушла, однако наверняка она вскоре вернется со всем своим терпением, состраданием и пониманием. Возможно, она улыбнется и протянет тебе руку — так что будь к этому готов, будь готов ответить ей любящим пожатием. А пока на несколько секунд — открыть краны посильнее, чтобы ополоснуть раковину — никакого ущерба, на самом деле ты уже чувствуешь себя лучше. Сделай глубокий вдох — она может вернуться в любой момент.
Должно быть, раньше вечером шел дождь, потому что, когда ты открыл окно, комнату наполнил аромат мокрой травы. Ты стоишь здесь уже несколько минут, вглядываясь в темноту. Часы внизу только что пробили три. Ты понимаешь, как крепко ты держишься за деревянную раму?
Через четыре часа остальные члены твоей семьи будут вставать. Ты будешь с ними: займешь свое место в процедуре завтрака, будешь передавать тосты и мармелад, наливать чай, всех приветствовать и всем улыбаться. Тогда ты узнаешь, что делать. Пока же у тебя есть лишь тьма, деревянная рама, аромат мокрой травы — хватит ли тебе этого до того момента, когда ты окажешься за кухонным столом?
Однажды ты был очень мал и играл на полу гостиной, и кто-то прошел мимо за окном. Ты увидел.
— Это я там прошел? — спросил ты мать.
— Что за глупый вопрос! — ответила она, смеясь. Потом подняла тебя на руки и поцеловала.
— Глупый, глупый вопрос, — повторяла она между поцелуями и щекотанием. Она наклонялась к тебе для поцелуя и тут же отстранялась, чтобы повторить: «Глупый, глупый вопрос».
За ее плечом, когда мать отклонялась назад, ты еще мог видеть силуэт в окне. Силуэт мужчины. Ты держался за ее платье. Мать смешила тебя; чем больше ты смеялся, тем
