оплела мою ногу своей и с какой-то нечеловеческой силой прижалась ко мне, продолжая лизать и целовать мне шею. Холод начал разбегаться по моему телу – восхитительный, сладкий холод, отнимавший у моего тела остатки тепла и сил, оставляя одно наслаждение.
А потом случилась престраннейшая, черт подери, штука.
Инари панически взвизгнула и отшатнулась от меня. Потом со стоном повалилась на пол. Секунду спустя она подняла голову, глянула на меня – полные смятения глаза ее снова сделались обычного цвета.
Губы ее превратились в один сплошной ожог. Прямо на глазах вокруг них вспухали все новые волдыри.
– Что? – пробормотала она. – Что случилось? Гарри? Что вы здесь делаете?
– Ухожу, – сказал я. Мне все еще не хватало воздуха, словно я не целовался, а, скажем, пробежал стометровку. Я взял с кровати щенка и повернулся к двери. – Мне необходимо выбраться отсюда.
И тут в дверь с диким видом вломился Томас. Он уставился на Инари, потом перевел взгляд на меня и облегченно выдохнул.
– Слава Богу. Вы в порядке – оба?
– Мой рот… – произнесла Инари. – Он так болит. Томас? Что со мной? – Она начала задыхаться. – Что происходит? Эти жуткие твари вчера ночью… и ты раненый был, и у тебя глаза все
Ох. Даже смотреть на нее больно было. Мне приходилось видеть людей, для которых существование потустороннего мира становилось сильнейшим потрясением, но чтобы это происходило так болезненно… То есть, Боже правый… девочкины родные оказались совсем не теми, кем она их считала. Даже наоборот – они были частью этой кошмарной новой реальности и не сделали ничего, чтобы подготовить ее к подобному открытию.
– Инари, – мягко произнес Томас. – Тебе нужно отдохнуть. Ты почти не спала, да и руке твоей нужно время, чтобы выздороветь. Ступай-ка ляг.
– Но как? – Голос ее дрогнул, словно она вот-вот заплачет, но слезы она все-таки сдержала. – Как я могу? Я не знаю, кто вы. Не знаю, кто я. Я никогда ничего такого не чувствовала. Что со мной происходит?
Томас вздохнул и поцеловал ее в лоб.
– Мы с тобой обо всем поговорим. Скоро. Идет? Я дам тебе кой-какие ответы. Но прежде тебе нужно отдохнуть.
Она прижалась к нему и закрыла глаза.
– Я вся словно пустая, Томас. И рот болит.
Он поднял ее как маленькую.
– Ш-ш-ш. Мы все вылечим. А пока ты можешь поспать у меня в комнате. Идет?
– Идет, – пробормотала она, закрыла глаза и опустилась щекой на его плечо.
Все еще влажный после душа, я наконец замерз и созрел для того, чтобы надеть эту жуткую гавайку. Поверх нее я накинул куртку; слава Богу, всей этой южной пестроты из-под нее не было видно. Потом я сунул грязную одежду в сумку и вышел в коридор. Томас как раз выходил из своей комнаты и запирал за собой дверь.
Я видел его в профиль. Он переживал за Инари. В этом не было никакого сомнения. И – хотел он это признавать или нет, он переживал и за Жюстину. При мысли о Жюстине я снова испытал приступ холодного, горького гнева – Жюстина по меньшей мере раз рисковала ради него жизнью. И отдала эту жизнь за него сегодня ночью. Гнев был столь сильным, что удивил меня самого. А потом я понял.
Он не хотел этого. Может, Томас и убил женщину, которую любил, но гнев, что я испытывал, не был реакцией на его поступок. На этот раз все происходило без моего прямого участия, но я уже сталкивался с подобной ситуацией, когда Красная Коллегия сломала жизнь Сьюзен. Я не желал Сьюзен зла – да ни за что на свете, но факт оставался фактом: если бы она не пошла тогда со мной, возможно, она и теперь жила бы в Чикаго, писала бы статьи в «Волхв». И оставалась бы смертной.
Вот почему я испытывал гнев и горечь, глядя на Томаса: я смотрелся в зеркало, и то, что я там видел, мне не нравилось.
Я и сам почти самоуничтожился после обращения Сьюзен. И, насколько я понимал, Томасу сейчас приходилось тяжелее, чем мне. Я по крайней мере спас Сьюзен жизнь. Да, я потерял ее как любимую, и все же она жила – сильная, волевая женщина, исполненная решимости собственными руками строить свою жизнь, пусть и не со мной. Томасу не досталось и этого утешения. На его долю выпало нажать, так сказать, на спусковой крючок, и мысль об этом жестоко терзала его.
Не стоило мне пытаться сделать ему еще больнее. Да и вообще в моем ли положении, сидя в стеклянном доме, швыряться камнями?
– Она понимала, на что идет, – нарушил я тишину. – Она знала, чем рискует. Она хотела помочь вам.
Томас скривил губы в горькой улыбке.
– Угу.
– Это ведь не вы принимали решение, Томас.
– Кроме меня, там никого больше не было. Если не мой зов, то чей тогда?
