– Насколько сузил?
– Э… – произнес череп. – Ну, ни в одном из стрип-клубов ее нет.
– Боб! – вскинулся я. – Ты что, весь день шатался по
– Я заботился только о тебе, Гарри, – сказал Боб.
– ЧЕГО?
– Ну, на этой твоей студии чем занимаются? Вот я и хотел удостовериться, что твои нехорошие парни не воспользуются ночным временем для разминки на зрителях. Для разогрева, так сказать. – Боб кашлянул. – Ясно?
Я сощурился и несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул. Не могу сказать, чтобы это убавило злости, но по крайней мере она проявлялась не так уж резко.
– И… и тебе ведь приятно знать, что все исполнительницы… гм… эротических танцев в Чикаго живы и здоровы. Стараниями твоего доброго духа-хранителя, – продолжал Боб. – Скажи, Гарри, что это ты на меня так смотришь? Не нравится мне твой взгляд.
Я огляделся по сторонам в поисках молотка. Найдя, я взял его в руку.
– Я, конечно, понимаю, что это не совсем то, за чем ты меня посылал… но и ты не можешь не признать, что это благородная задача – следить за сохранностью жизни жителей твоего города.
Я сделал пару пробных замахов. Потом снял куртку, сложил ее, положил на стол и попробовал еще раз. Получилось лучше. Потом я снова посмотрел на череп.
– Эй, Гарри! – поспешно сказал Боб. – Я же старался изо всех сисе… изо всех сил старался! Старался как лучше!
– Боб, – произнес я как мог рассудительно. – В настоящий момент меня совершенно не интересуют стриптизерши. Меня интересует Мавра.
– Ну… Да, конечно, босс. Э… да, я вижу этот молоток у тебя в руке. И чего это у тебя пальцы побелели? И взгляд какой-то не такой?
– Ничего, – заверил я его. – Сейчас мне полегчает. Еще как полегчает.
– Ха, – не очень убедительно хохотнул Боб. – Ха-ха. Ха. Смешно, Гарри.
Я поднял молоток.
– Боб, – сказал я. – Ну-ка убирай свою потустороннюю задницу из черепа. Возвращайся в Мистера. И марш на улицу, и чтобы ты нашел мне Мавру до полуночи, а не то я разнесу этот твой гребаный череп в труху, ясно?
– Но я устал, и на улице дождь, и я не знаю…
Я занес молоток и сделал шаг вперед.
– Эк!.. – поперхнулся Боб. Облачко оранжевого света поспешно вынырнуло из черепа и устремилось обратно вверх по лестнице. Я поднялся на несколько ступенек и проследил за тем, чтобы оно втянулось в ухо Мистеру, а потом я отворил им дверь, и кот исчез на улице.
Закрыв дверь, я нахмурился. Мысли роились в голове в полном беспорядке, хотя в панику я пока не ударялся. Я ощущал кое-что, чего не испытывал раньше, – этакую горечь во рту, которая время от времени проваливалась вниз, к самому желудку.
Злость и страх – к этим-то чувствам я привык давно. В конце концов, обе эти эмоции не раз спасали мне жизнь. Но это ощущение было другим – оно напоминало переживания за Мистера, когда я посылал его с Бобом, только потише, зато навязчивее, и оно не слабело от минуты к минуте.
Я решил, что это тревога за Томаса. Черт, ведь до нынешнего утра в жизни моей не было никого – ну, кроме нескольких совсем уж закаленных друзей, нескольких знакомых по профессии, кота, да еще одного-двух заклятых врагов, навещавших меня едва ли не чаще, чем друзья. Но теперь у меня отыскался брат. Родная кровь, как сказал бы Эбинизер. И это меняло положение вещей.
Я привык заботиться о себе сам – ну, не то чтобы мои друзья никогда не помогали мне, но в основном я действовал все-таки в одиночку… если не считать, конечно, целой толпы мыслей, каждая из которых уже запросто могла вогнать в депрессию. Чего стоит хотя бы мысль о могиле с беломраморным надгробием, ожидавшей меня уже пару лет на кладбище Грейсленд, – враг, подаривший мне ее, уже умер, от чего могила никуда не делась и была готова принять меня. Или мысль о том, что мое полное неумение устроить личную жизнь сохранит мой статус холостяка как минимум еще на несколько десятков лет. Или мысль о том, сколько нехороших парней с радостью разделалось бы со мной и сколько недель пройдет, прежде чем кто-нибудь заметит мое отсутствие…
И еще мысль о старости. Одинокой. Среди чародеев не редкость жить больше трех столетий, но рано или поздно время все-таки берет свое. Рано или поздно я стану старым и немощным… возможно, уставшим от жизни. Умирающим. И у меня не было никого, кто разделил бы это со мной или хотя бы держал мою руку в минуту душевной слабости.
Каким-то простым, но совершенно непостижимым образом наличие в моей жизни Томаса все это меняло. Кровь в его жилах была сродни моей, и знание этого создавало между нами крепкую связь, какой я не испытывал никогда прежде. Даже сердце начинало биться чуть сильнее при мысли об этом.
Однако сколько бы счастья я ни испытывал при мысли о том, что у меня отыскался брат, я был бы идиотом, не осознавай я и оборотной стороны медали.
После стольких лет одиночества у меня появился брат.
