— Уж не тот ли это макетник, который я дал тебе тогда? — поинтересовался я.
— Так точно! — с энтузиазмом подтвердил он. — Это мой макетник! На него много охотников, но он мой! — до меня дошло, что он подражает сержанту из «Цельнометаллической Оболочки», и мне пришлось приложить максимум усилий, чтобы не улыбнуться. Похоже, он относился к этому со всей серьезностью, и я не хотел уязвить его чувства.
Какого черта. Почему бы не подыграть ему.
— Вольно, рядовой.
— Есть! — радостно заверещал он, залихватски отсалютовал рукой и описал в воздухе небольшой круг над пончиком. — Ух ты, — заметил он своим обычным тоном, — пончик. Это
— Возможно, — кивнул я. — Я предлагаю его тебе в качестве платы.
Тук как мог равнодушнее пожал плечами, но его стрекозьи крылышки буквально жужжали от возбуждения.
— За что?
— За информацию, — сказал я и мотнул головой в сторону разрушенного здания. — Несколько часов назад в этом доме и вокруг него кто-то занимался серьезным колдовством. Мне нужно знать все, что известно об этом Маленькому Народцу, — я решил, что немного лести никогда не повредит. — А когда мне нужна информация от Маленького Народца, лучше тебя, Тук, не найти.
Закованная в «Пепто-Бисмол» грудь даже чуть раздалась от гордости.
— Многие из наших готовы служить тебе, Гарри, за то, что ты освободил их от бледнокожих охотников. Некоторые из них вступили в Гвардию Ца-Лорда.
«Пицца-Лорд», «Властелин Пиццы» — титул, присвоенный мне отдельными представителями Маленького Народца. Преимущественно, за еженедельные взятки в виде халявной пиццы. Многие — в том числе, и люди моего круга — этого не знают, но Маленький Народец вездесущ, и видят они гораздо больше, чем многие считают. Проводимая мною политика пиццевых подачек помогла мне завоевать среди окрестных эльфов много сторонников. Когда же я добился того, чтобы мои временные союзники освободили несколько десятков пленных фэйре, моя популярность у Маленького Народца выросла еще сильнее.
Но даже так, «Гвардия Ца-Лорда» — это что-то новенькое.
— У меня что, теперь гвардия? — спросил я.
Тук выпятил грудь еще сильнее.
— Конечно! А кто, по-твоему, не позволяет Ужасному Зверю Мистеру убивать тех брауни, которые приходят убираться в твоей квартире? Мы! Кто разит наповал мышей, крыс и омерзительных огромных пауков, готовых забраться к тебе в кровать или грызть твои шлепанцы? Мы! Не бойся ничего, Ца-Лорд! Ни самая гадкая крыса, ни самый сообразительный паук не побеспокоит твоего дома, покуда мы дышим.
Этого я еще не знал. Выходит, в дополнение к бесплатной уборке я получил еще и санобработку жилья. Что ж, если подумать, это очень даже не лишне. У меня в лаборатории хватает предметов, которые плохо отреагировали бы на возможность превратиться в гнездо грызунов.
— Потрясающе, — признался я. — Так ты хочешь пончик или нет?
Тук-тук даже не ответил. Он просто рванул от меня по переулку маленькой кометой, оставив за собой вихрь возмущенного снега.
Вообще-то, эльфы имеют обыкновение все делать стремительно — во всяком случае, если хотят этого сами. Не успел я допеть себе под нос «Покачаться на звезде», как Тук-Тук вернулся. Правда, окружавший его светящийся шар поменял цвет, окрасившись возбужденным алым.
— Беги! — пропищал Тук-Тук на лету. — Беги, милорд!
Я зажмурился. Что угодно ожидал я услышать от маленького эльфа, только не это.
— Беги! — повторил он еще раз, заложив у меня над головой отчаянный вираж.
Мой мозг продолжал еще переваривать информацию.
— А пончик? — тупо спросил я.
Тук-Тук спикировал к самому моему лицу, уперся ручками мне в лоб и толкнул изо всех сил. Он оказался сильнее, чем я думал — мне пришлось сделать шаг назад, чтобы не потерять равновесия.
— Забудь про пончик! — заорал он. — Беги, милорд!
Забыть?
Наверное, это более другого подстегнуло меня. Тук-Тук не из тех, кто легко ударяется в панику. Если уж на то пошло, в том, что касалось разнообразных опасностей, он вел себя прежде в высшей степени беспечно. И уж во всяком случае игнорировал их, когда дело касалось человеческой пищи.
В тиши зимней ночи до меня донесся из дальнего конца переулка звук. Шаги — тихие, неспешные.
Панический голос у меня в голове приказывал мне послушаться Тука. Сердце мое билось как сумасшедшее. Я повернулся и устремился в направлении, которое он мне указывал.
Я вырвался из переулка и свернул налево, утопая в глубоком снегу. От полицейского участка меня отделяло квартала два или три. Там наверняка свет, люди — это не может не задержать того, кто гонится за мной, кем бы он ни был. Тук летел рядом, держась над моим плечом. На лету он извлек откуда-то маленький пластиковый свисток, извлек из него резкую трель, и еще несколько разноцветных светящихся шаров, вынырнув из снега, полетели параллельным с нами курсом.
Я пробежал квартал, потом другой, и на бегу оставил последние сомнения в том, что за мной гонятся по пятам. Я ощущал это кожей, загривком, и не скажу, чтобы это ощущение доставляло мне удовольствие. Из этого следовало только одно: на меня обратил внимание кто-то действительно жуткий. Страх добавил мне сил, и я припустил со всех ног.
Я свернул направо и увидел сквозь снег огни спасительного полицейского участка.
И тут ветер задул с удесятеренной силой, и весь мир превратился в белое месиво. Я не видел ничего, даже собственных ног, даже руки, которую поднял к самому лицу. Я поскользнулся, упал и снова отчаянно поднялся на ноги, уверенный в том, что если мой преследователь догонит меня лежащего, я не встану уже больше никогда.
Я врезался плечом в фонарный столб и отпрянул от него. Черт, в этой слепящей снежной пелене я и представления не имел, где и что находится. Может, я ненароком выскочил на проезжую часть? Ну, конечно, вряд ли кто отважится вести машину сквозь такой буран, но вдруг все-таки? Даже если он будет ехать медленно, я не увижу его, чтобы убраться из-под колес. И сигнала тоже не услышу…
Снег шел теперь так густо, что я даже дышал с трудом. Я выбрал наиболее вероятное направление из всех, что могли привести меня, как я надеялся, к дверям полицейского участка, и двинулся туда. Спустя несколько шагов я наткнулся вытянутой вперед рукой на стену здания. Футов двадцать я шел вдоль нее, но потом она оборвалась, и я провалился в проем очередного переулка.
Завывание ветра стихло, и наступившая тишина больно ударила по органам чувств. Я привстал на карачки и огляделся по сторонам. Вдоль улицы продолжала клубиться непроглядная снежная завеса, причем начиналась она сразу от угла — ни дать, ни взять массивная белая стена. В переулке же снегу нападало едва на дюйм, и если не считать доносившегося с улицы завывания ветра, здесь было тихо.
Но не так, как полагалось бы.
До меня вдруг дошло, что я не один.
Переливающийся снег на мостовой соткался в сияющий белый, с зелеными прожилками подол. Я понял взгляд.
Она и платье носила с нечеловеческим изяществом: ни одной случайной складки. Тело ее представляло собой безупречное сочетание изгибов, красоты и силы. Платье оставляло шею и плечи открытыми, и по сравнению с ее кожей снег казался тусклым. На запястьях, на шее, на пальцах переливались цвета — не вся радуга, но оттенки синего, зеленого и фиолетового.
На голове ее красовалась ледяная корона, элегантная, изысканная, словно выращенная из одной-единственной снежинки. Длинные, ниже бедер белоснежные волосы сливались с платьем и снегом. Губы ее — восхитительные, чувственные губы — имели цвет мороженой ежевики.
Она обладала той красотой, которая на протяжении столетий вдохновляла художников и поэтов — бессмертной красотой, какую и представить себе трудно, не то, чтобы увидеть. Такая красота должна была бы лишить меня чувств от восторга. Она должна была бы заставить меня рыдать и благодарить Господа за то, что тот позволил мне глянуть на такое. Она должна была бы заставить меня задохнуться, остановить мое сердцебиение…
Ничего этого не произошло.
Она просто наводила на меня ужас.
Она наводила на меня ужас потому, что я видел и ее глаза. Широко раскрытые глаза с вертикальными как у кошки зрачками. Цвет их тоже менялся в унисон с цветом украшений… Или, скорее, это украшения меняли цвет в том же ритме, что и глаза. И хотя глаза эти тоже превосходили красотой любую смертную красоту, они оставались холодными, нечеловеческими, полными ума, чувственности, но лишенными жалости или сострадания.
Я хорошо знал эти глаза. Я знал ее.
Если бы страх не сковал мои члены, я наверняка пустился бы наутек.
Вторая фигура выступила из темноты за ее спиной и выжидающе застыла рядом с ней. Она напоминала бы кошку — если бы только домашние кошки вырастали до такого размера. Окраски ее шерсти я не видел, но золотисто-зеленые глаза то и дело вспыхивали холодным, неестественно голубым светом.
— На твоем месте я бы поклонилась, смертный, — промяукала кошачья фигура. Голос ее тоже казался неестественным, словно человеческие звуки исходили из нечеловеческой гортани. — Склонись перед Мэб, Королевой Воздуха и Темноты. Склонись перед повелительницей фэйре, владычицей Зимней династии сидхе.
Глава ШЕСТАЯ
Я стиснул зубы и попытался изобразить акулью ухмылку. Получилось неважно. Слишком сильно я боялся — и на это у меня имелись все основания.
Представьте себе любую сказочную злодейку из всех, о каких вам приходилось читать. Представьте себе мстительных ведьм, коварных королев, безумных заклинательниц. Представьте себе распутных русалок, голодных огрих, свирепых женщин-оборотней. Представьте их себе, а потом попробуйте осознать то, что когда-то, где-то все они существовали в реальности.
Блин, да я не удивился бы, если бы она устроила им всем, типа, аттестацию. Просто чтобы не забывали, что по сравнению с ней они так, мелочь.
Мэб правила доброй половиной Феерии — тех регионов Небывальщины, что теснее других граничили с нашим миром, и относились к ней с изрядным уважением. И страхом. Я-то видел ее с беспощадной ясностью своего чародейского Взгляда, и я знал — не догадывался, но знал наверняка — что она за штучка.
Страх до усеру — вот что я испытывал. Такой страх, что я ничегошеньки не мог поделать, чтобы защититься.
Я не мог говорить, но мог шевелиться. Я заставил себя встать на ноги. Меня трясло от холода и страха, но я встал и задрал подбородок. Стоило мне проделать это, доказав, что я все-таки не совсем бесхребетная тварь, как ко мне вернулась способность издавать звуки. Голос мой звучал хрипло, но все-таки звучал.
