Я усмехнулся.
– Корпус дает шанс в жизни, вы сами сказали. Я хочу использовать свой шанс.
Я получу уникальные знания и навыки, наверняка после контракта мне предложат неплохую должность. Я на льготных условиях окончу престижный университет, возможно экстерном. К тому же статус вассала ее величества…
Я покачал головой.
– На это уйдут годы, сеньора, но в итоге
Сеньора Тьерри надолго задумалась.
– А если она тебя разлюбит? Не дождется?
На что я весело парировал:
– Тогда ее место займет другая. Но на тех же условиях. Жизнь есть жизнь…
Сеньора долго молчала, очень долго, вначале вернувшись в кресло, скурив там третью сигарету, а затем вновь устроив круиз по кабинету. Дымила она, как паровоз на фестивале техников в Манаусе, мне чуть не заплохело. Спасло то, что вытяжки все же заработали.
Наконец, она остановилась напротив меня:
– Значит так, слушай сюда.
Я напрягся.
– Эту штуку – кивок на координатор боя – я отдам позже. Ты, – указательный палец уставился мне в грудь, – несешь ее домой, прячешь там и никому не показываешь. И никогда никому не говоришь, кто тебе ее дал. Понятно?
Я кивнул.
– Дело не в самом координаторе, у нас таких много, мы выдадим тебе еще лучше. Дело в человеке, который тебе его подарил. Ты никогда и никому не рассказываешь о вашей встрече, никому не говоришь, как ее имя и как она вообще выглядит. Во всяком случае, до тех пор, пока я не разрешу. Вопросы?
– А зачем это все?
– Для твоей же безопасности. Поверь, мальчик, многие, узнав, что вы с ней встречались, и ты ей понравился, захотят от тебя избавиться.
– Ее родители? – грустно усмехнулся я.
– К сожалению, нет. От ее родителей я смогла бы тебя защитить.
Вздох.
– Это политика, Хуанито, большая политика, и ты в ней никто, потому делай, что тебе советуют знающие люди. Аристократия – это гадюшник, а ты не готов пока к тому, чтобы в него влезать.
– Я понял, сеньора, – кивнул я. – А вы скажете мне, кто она такая? Как ее имя?
Сеньора Тьерри скривилась, будто съела половину лимона, но от ответа ушла.
– Спроси у нее сам. Это ваша игра, я не вправе нарушать ее правила.
Сеньора затушила бычок, что-то отключила на рабочем столе, надела китель и кивнула мне:
– Пошли.
Я поднялся, и мы куда-то побрели. Коридоры сменялись гермозатворами, шлюзами и очередными коридорами. Кажется, мы шли по переходу в соседнее здание, отдельно стоящий комплекс. Пару раз навстречу нам попадались молодые девчушки в белой форме, некоторые в доспехах. Все они были не старше меня, и при виде нас вытягивались в струнку, отдавая сеньоре честь, провожая мою персону недоуменными взглядами.
Воспользовавшись вынужденной паузой, я решил прикинуть свое состояние, то, что произошло, и о чем говорила сеньора. Выходила не сильно радостная картина.
Вот теперь скажите, как после таких намеков спокойно рассуждать, нужен ли мне корпус?
Признаюсь честно, то, что я сюда сегодня приехал – случайность. Последствие того, что последние два дня был на нервах, эдакий импульсивный порыв, присущий юношеству. Осознал это я лишь скучая в допросной. И теперь главный вопрос – стоит ли идти по этому случайно выбранному пути? Да, слова, сказанные мною в кабинете, звучат красиво, перспективы радужнее некуда – статус, присяга, контракт, должность, защита… Но сеньора правильно сказала, все имеет свою цену. А цена здесь одна – жизнь. Возможность умереть молодым, зеленым, ничего не успевшим юношей. Очень глупым юношей!
Как я понимаю, до самого совета офицеров, пока будут идти тестирования, мне оставят право выбирать – идти к ним или вернуться «на гражданку». Но приняв, корпус вряд ли отпустит: я буду знать слишком много их секретов.
Тем временем мы вышли в большое, просто огромное помещение, предназначение которого бросалось в глаза сразу – оно было заполнено матами, тренажерами, жуткого вида непонятными устройствами, дорожками с препятствиями. Тренировочный зал, большой и отлично оборудованный. В зале стоял звонкий гул с эхом, перемежающийся звуком ударов и падений, присущий любому спортивному залу. В нем тренировалось с десятка полтора – два девчонок от двадцати до тридцати. Я говорю «девчонок», хотя некоторые из них старше меня на десяток лет, потому, что это уже вошло в привычку – называть всех