гешлуфэн.Вос жэ лейбт ир ойф дер велт?Мит вос вэтер кумэн ойф енэр велт? —Раз, два, три,Все вы, детки, спите.Час настал с утра молиться, —Но лишь сном измяты лица.С чем вы пришли на этот свет? С чем вы придете на тот свет?

Но самой любимой песней малыша, как и всех брацлавских хасидов, была трогательная по мелодии, печали и какому-то удивительному свету «Песня трав» рабби Нахмана, от которой у Берга по сей день наворачиваются слезы на глаза. Этой песней хасиды Брацлава обычно завершали субботние и праздничные дни:

Знай,Что у каждого пастуха,Что у каждого пастыряСреди пастбищ, лесов и нивСвой особый мотив.Знай,Что у каждого стебелька травыСвоя особая песнь.И песня пастушья в сени дубравВозникает из песни трав.Как прекрасно,Всю горечь поправ,Слушать песню трав,К небу душою взывать,Имя Его воспевать.И, полнясь мотивом прекрасным,Изнывает сердце желанием страстным.И когда переполнится сердцеЧерез край песнею той,Оно тягой изноет к Земле Святой.И вливается в сердце, мерцая вдали,Божественный свет Святой земли.И из песни трав – меж лесов и нив —возникает в сердце мотив.

Первое воспоминание – он, малыш, сидит на книге, которая кажется огромной. Вокруг сплошной стеной бородатые приветливые лица, и рука отца водит его ручкой по буквам. После трех сестер он был долгожданным сыном. В четыре года Берг веселился, перепрыгивая предметы, как Бог перепрыгивал дома евреев в ночь перед Исходом, уничтожая египетских младенцев. Малыш кричал «Пасах», то есть «перепрыгнул» – в предвкушении праздника Пейсах. Весело и бойко задавал четыре «трудных» вопроса взрослым на вечернем пасхальном седере.

В тот же год он уже свободно читал и потрясал памятью, запоминая целые фрагменты молитв, псалмы Давида, оперируя цифрами и буквами. Его уже тогда прозвали – «илуй» – обладатель незаурядных способностей.

Когда ему исполнилось тринадцать, и он стал совершеннолетним, в день бар-мицва он читал по памяти фрагменты недельного комментария к Торе. Отныне мальчик участвовал в молитвах наравне со взрослыми.

Единственным из великих учителей, кто сам составлял молитвы, был рабби Нахман. Отец рассказывал о жизни рабби Нахмана каждый раз словно бы по-новому. Слушатели выглядели как благодарные дети, среди которых, судя по вопросам, самым взрослым казался ребенок Берг.

Где-то там, за пределами кварталов Бней-Брака, и, тем не менее, совсем рядом, был другой мир со своими событиями и не похожими на окружающих его хасидов людьми. Лишь изредка пугающим грохотом долетали до него звуки того мира. По озабоченным лицам отца, матери и старших сестер, он понимал, что происходило нечто тревожное.

Он на всю жизнь запомнил, как летом сорок восьмого года, некий Бен-Гурион, который не носил не то, что черную шляпу, а простую ермолку-кипу, провозгласил государство Израиль, не собираясь дожидаться Мессии, что, по мнению хасидов, было большим грехом. Наказание не заставило себя ждать. Самолеты египтян, врагов евреев еще со времен фараона, бомбили соседний Тель-Авив, убили ни в чем не повинных женщин и детей. А Бен-Гурион даже не предупредил сигналом тревоги. Впервые в жизни маленький Берг, чувствовавший себя в безопасности за пазухой отца и матери, ощутил полнейшую беспомощность и про себя решил: вырастет и выучится на летчика, чтобы отомстить приспешникам фараона новой казнью египетской – бомбардировкой. Он даже думать не хотел, что этому могут помешать черная шляпа, талес и цициот.

Все сообщения из внешнего мира приносили ученики отца. Им отводилось время после утренней субботней молитвы. Подросший Берг, покручивая в ужасе пейсы, слушал рассказы о возмутительном поведении социалистов Бен-Гуриона из Рабочей партии МАПАЙ. Это же надо такое придумать: в лагерях репатриантов они обрезают мальчикам пейсы и лишают их истинного еврейского религиозного воспитания. Более того, Бен-Гурион собирается издать закон, по которому девушки из верующих семей будут призываться на национальную службу. Но религиозные депутаты Парламента-Кнессета этого не допустят. Верующие Иерусалима и Бней-Брака собираются провести массовую демонстрацию.

Возмущенный мальчик сжимал кулаки, с жалостью поглядывая на трех старших сестер. Слава Богу, говорили хасиды, министр по делам религий раввин Йегуда Маймон подал в отставку в знак протеста против принудительного лишения детей репатриантов религиозного образования. Правительству был вынесен вотум недоверия, и оно пало.

– А вы слышали, что сказал ушедший в отставку этот Бен-Гурион? – радостно вырывался один из учеников, довольный тем, что и ему дали вставить слово. – Он сказал, что никто не имеет права считать веру своей монополией, и что он и его товарищи не собираются отдавать религиозное образование на откуп ортодоксам, то есть нам, глубоко верующим людям.

Наступало время дневной молитвы и обеда, поэтому все постучали ложками по столу, выражая протест словам этого Бен-Гуриона.

Затем успокоились в предвкушении яств и следующего за ним очередного рассказа отца о жизни и писаниях великого рабби Нахмана из Брацлава.

Рассказывает, к примеру, отец о том, как рабби Нахман любил мистическую красоту Подолии и Волыни, где за каждым деревом или кустом таится русалка, леший или вурдалак. Леса там дремучи, кажутся заколдованными. Однако именно из этих чащ голос Баал Шем- Това доходил до Бога.

«Но ведь в таком густом лешачьем лесу невозможно различить древо жизни, отыскать древо познания, – говорит сообразительный сын отцу, – выходит, что это, как ты говоришь, место, не чу?дное, а чуднoе, место дурных страстей и злых побуждений, царство Сатаны. А ты говоришь так, как будто тоскуешь по тем лесам?»

Отец отвечает сыну:

«В этом и есть трагедия народа Израиля, о которой неустанно говорил и писал великий рабби Нахман. Божественное присутствие – Шехина, дочь Царя вселенной, Святого, благословенно имя Его, алчет пробуждения своего народа, окликает его неустанно, но оклик этот блуждает эхом в тех сатанинских лесах. Народ слышит что-то сквозь сон, пробуждается, а эхо уже далеко, едва слышно, совсем пропадает. Народ вздыхает, ест яблоки забвения с чуждых ему деревьев, пьет воду и вино из чужих источников и рек, и опять сладко погружается в сон, пока не проснется в ужасе, видя над головой нависшую саблю или упершееся ему в грудь дуло ружья, а уже поздно».

Отец был открыт всем и каждому. Однако, его толкования мгновенно обнаруживали его естественную отделенность от всех по высоте духа и углубления в суть веры.

Но он умел как бы оделить каждого своей отделенностью и этим преодолеть обделенность ищущего истину в вере.

Самыми интересными для юноши Берга были уроки и диспуты, которые вел отец. Днем к отцу стояли в очередь брацлавские хасиды, исповедаться, раскаяться и попросить совета. Ночами же отец готовился к урокам, засиживался за книгами, вел записи ночи напролет. Потому был всегда бледен, но крепок телом и душой. Взволнованный очередным диспутом, Берг-сын тоже порой не спал ночами.

В кабинете отца висели две карты – Святой земли и Волыно-Подольской губернии, испещренные знаками. Отец изучил все места, которые посетил рабби Нахман – в Тверии, Цфате, все местечки Украины, по которым кочевал великий учитель, проповедуя свое учение

Вы читаете Завеса
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату