запрещено было пророку Моисею на Синае? Не случится ли то, о чем предупреждал рабби Акива: примешь мраморные глыбы за воду и погибнешь?
Надо было осторожно отступить назад, умерить пыл.
Берг вспомнил программу Самюэля, как далекое начало, первый пробужденный в нем Вайсфишем интерес к компьютеру.
Берг вышел из своего закутка, протирая натруженные глаза и, словно бы впервые, видя Вайсфиша, непривычно притихшего, ковыряющегося в очередной стиральной машине, и даже с каким-то испугом поглядывающего на Берга, как некогда доктор Франкенштейн смотрел на свое творение, вышедшее из-под его контроля. Именно, в этот миг Берга внезапно осенила идея: ведь гораздо проще, чем программу шахматной игры разработать программу «морского боя», любимого занятия нерадивых школьников во всем мире.
Он ввел в компьютер две одинаковые, разработанные им, программы «морского боя», и хотя догадывался о результате, был до глубины души потрясен, проиграв машине.
Тень доктора Франкенштейна витала над этой, казалось бы, развалюхой, называемой мастерской, даже без всякой вывески, в одном из закоулков городка Бней-Брака.
Программа усложнялась. Память уже не в силах была свести столь огромный, расползающийся груз сведений. И тут происходил внезапный скачок, тот самый, открытый в древности великим каббалистом Авраамом Абулафия – «скачок» из одной сферы ассоциаций в другую, невероятно расширяющий сознание, как, например, скачок из сферы природной в духовную, могущий в некий миг привести к границам сферы Божественной. Этот скачок соединял отдаленные нити в нечто ясно сотканное, ведущее вглубь, и душа таяла от страха и наслаждения на грани собственного исчезновения.
В такой, обрывающий душу, миг, когда чудится, слышишь шелест ангельских крыл, Берг просто бежал от компьютера, из мастерской, словно сбрасывая с себя, как пламя, слишком объявшее его наваждение. Быстро шел по улицам, отряхиваясь, как пес, попавший под обвал неизвестно откуда обрушившихся на него вод. Замирал за углом, вглядываясь в светящиеся окна синагоги. Не входил, а как бы виновато прокрадывался внутрь. Истово молился, чувствуя с облегчением, что с каждым в тысячелетиях отточенным сочетанием слов приходит в себя. Прекрасно отчужденный от души канонический текст спасал от чересчур личностного эмоционального срастания ее с потрясающей до корней волос близостью Святого, благословенно имя Его.
Успокоившись, возвращался домой, укачивал ребенка, а на бумаге опять же чертил буквы, цифры, линии, напевая на ломаном русском песенку, которую отец ему пел в младенчестве, убаюкивая:
Минутная стрелка Истории
Отец был недоволен. Он видел, что с сыном происходит что-то непонятное, и догадывался, кто на него плохо влияет. Ему давно нашептывали о злом гении Вайсфише, но тот хорошо платил сыну за работу. И еще ему сказали, что стиральные машины, по сути, чинит лишь его сын.
В один из дней ученики отца освободили складское помещение в доме от рухляди. И отец объявил сыну, что отныне тут будет его собственная мастерская. Хватит работать на других.
Берг мучился, не зная, как сказать об этом Вайсфишу, к которому он искренне привязался и был обязан столь многим. Выхода не было, и, набравшись мужества, Берг выложил все Вайсфишу, как на духу.
– Что ж, – улыбаясь, сказал тот, – я весьма рад.
– Почему? – искренне удивился Берг.
– Потому что обратного пути нет, – загадочно сказал Вайсфиш, – передай отцу мои поздравления.
– Ну, вот вы, владеете столькими языками, человек незаурядный, – решился Берг наконец-то, отпустив комплимент, задать давно мучающий его вопрос. – Почему вы занимаетесь починкой этих примитивных вещей, которые давно надо вышвырнуть на свалку?
– Лелею и холю свою свободную волю, – ловко срифмовал Вайсфиш, – ну а эта возня, понимаешь ли, чтобы человеку с голода не умереть. Будь здоров и отправляйся в путь, дальний и успешный, для нашего общего блага.
В этот час прощания Вайсфиш говорил сплошными загадками, прямо как знаток Божественных и государственных тайн.
Берг шел по улице в собственную мастерскую, щурясь на солнце. Обуреваемый невероятными идеями, он ничего не замечал вокруг, а тем временем страна гудела, как встревоженный улей. Ощущение надвигающейся войны угнетало всех. По радио доносилось смрадное дыхание бушующих египетских толп, наэлектризованных воплями президента Насера, угрожающего сбросить евреев в море. Уроженцы Израиля осуждали в свое время европейских евреев, шедших понуро, как скот, в крематории. Затем как-то притихли после суда над убийцей еврейского народа Адольфом Эйхманом, с отвращением наблюдая за этим жалким человечком, который, кривясь, как червяк, сидел в стеклянной клетке, был присужден к смертной казни через повешение, сожжен, и прах его рассеяли с самолета далеко за территориальными водами Израиля.
Теперь же, в эти дни, народ Израиля ощутил удушающую безысходность гетто. Берг немного очнулся, когда его попросили о помощи работники похоронной конторы «Хевра кадиша». Надо было измерять парки в Тель-Авиве на случай массовых захоронений после, упаси Господи, вражеских воздушных налетов. Внезапно Берг ощутил, как страх, который охватил его в восьмилетнем возрасте при бомбежке Тель-Авива, вновь прихлынул к корням волос. Теперь у него самого были четыре дочери и трехлетний сын. Он только в этот миг заметил, что окна домов заклеены крест-накрест полосами газет. Не оставалось ничего другого, как вместе с остальными готовить запасы воды и продуктов в бомбоубежищах, рыть вдоль улиц укрытия, насыпать песок в мешки.
Пятого июня, задолго до семи утра, Берг внезапно проснулся. Стояло непривычное тревожное безмолвие. Даже птицы затаились. Обычно, в это время они начинали свой веселый галдеж, еще больше углубляя предутренний сон. Осторожно, чтобы никого не разбудить, вышел из дома, добрел до выезда из Бней-Брака. Радио в кафе по ту сторону улицы молчало. Ни одной живой души. Казалось, город вымер или притворялся мертвым, как жук в предчувствии угрозы, которая в любой миг могла грянуть с высот. Ведь город был абсолютно беззащитен перед настежь распахнутым небом. Только отдаленно, за домами, в районе моря вроде бы различался какой-то слабый гул. Это не был гул волн, скорее гудение мотора, но такой слабое, словно надоедливая муха, кружилась над ухом. Потом и это смолкло. Берг вернулся в дом, заглянул к детям. Те были погружены в безмятежный, воистину детский сон, чем и заразили Берга. Он лег и отключился.
Проснулся непривычно поздно. Вероятно, и вправду тревога повергает в глубокий сон, особенно если вокруг стоит непривычная напряженная тишина. Берг бежал в мастерскую Вайсфиша, которого давно не посещал. Он помнил: в трудные минуты именно Вайсфиш был ему помощью.
Дверь в мастерскую была закрыта. Странно, Вайсфиш всегда был ранней пташкой.
Берг уже собирался повернуть назад, но услышал странные звуки за дверью. Берг знал, что Вайсфиш в подсобке прячет небольшой радиоприемник, по которому слушает Лондон. Ну, конечно, дверь была приоткрыта. Сидящий в полумраке Вайсфиш приложил палец к
