жена, режиссер и кинозвезда. Теперь я думал не о том, каким именем он ее называл, а о том, что скрывалось за этим немым прощанием и что он мог бы сказать о причине ее ухода из жизни.
Я знал то, что знали все. Обнаженное тело Мэри Маргарет Флендерс нашли в бассейне возле дома. Тело плавало лицом вниз. Вокруг шеи был обмотан шелковый чулок. Очевидно, именно так ее держал убийца, пока резал ножом горло.
Я спросил, вертя в пальцах телефонный провод:
– Вас уже допросила полиция? Или, вернее сказать, вы говорили с полицией?
– Да.
– Когда?
– Вчера, за день до похорон. – Теперь голос Рота казался усталым. – Они хотят со мной встретиться. Полагаю, собираются арестовать. Они думают, что я убил жену. Мистер Антонелли, мне нужна помощь. Я оплачу все, что скажете.
На следующий день я не поехал в Лос-Анджелес. Стэнли Рот привык, чтобы люди бросали свои дела и занимались исключительно его проблемами. Мне хотелось установить дистанцию, означавшую определенную независимость. Я был его адвокатом, он – моим клиентом. Я полагал, что сам решаю, когда и что делать.
Какая глупость!.. Следовало понять, что со Стэнли Ротом невозможно так обращаться. Это убийство окажется делом, совершенно не похожим на расследования, которыми я занимался раньше и с которыми мог столкнуться в будущем. Нужно было предвидеть, что с момента моего вовлечения в дело все изменится – включая и меня самого, причем таким образом, о котором я не подозревал. Потому что из-за Стэнли Рота я мог стать не только самым известным, но и самым непонятым адвокатом Америки.
С другой стороны, садясь в частный самолет, чтобы лететь в Голливуд, откуда я мог знать, что еще до того, как дело будет закрыто, одним из самых обсуждаемых фильмов всех времен станет фильм обо мне?
2
Сверкнув в ярком утреннем небе, посланный за мной Стэнли Ротом самолет сначала прошел над линией калифорнийского берега, затем над Лос-Анджелесом и начал снижение. Мы приземлились в аэропорту Бербанка, сразу вырулив к художественно оштукатуренному сине-белому зданию терминала. На секунду показалось, что я вернулся в 1930-е. Я ждал, что вот-вот увижу Говарда Хьюза с его тонкими, будто прочерченными карандашом усиками, в очках-консервах и кожаной куртке. Вот он вылезает из открытой пилотской кабины двухместного биплана после очередного пилотажа над рощами апельсиновых деревьев, тянувшихся в то время по всему пространству от аэропорта до песчаных пляжей тихоокеанского побережья.
Мы остановились. Лимузин ждал в нескольких метрах от самолетной стоянки. Рядом с пассажирской дверью в вялой позе замер водитель с серой фуражкой в руке. Он выглядел точно как Говард Хьюз – по крайней мере усы и блестящие, скользкие на вид черные волосы, аккуратно разделенные прямым пробором.
Пока водитель принимал багаж, я стоял на бетонке, глядя в пустое белесое небо. Воздух был неподвижен и уже начинал прогреваться. Здешняя жара имела свои особенности: солнце падало на кожу горячим и сухим теплом, не фильтрованным даже малейшей влажностью, что давало Лос-Анджелесу преимущество перед другими, более восточными местностями.
Небо без единого облачка и бесконечное солнце. Так продолжалось круглый год, словно природа и ее суровые законы оказались вытеснены отсюда одной лишь волей человеческого воображения. Даже повисшая на горизонте легкая дымка, песчано-серого оттенка днем и становившаяся красно-оранжевой к ночи, – даже она казалась напоминанием не о потоке транспорта, а о пути, на котором все в этом мире становится чем-то еще, сбрасывая одну личину и надевая другую.
Махнув рукой, охранник пропустил лимузин на студию «Блу зефир». Закрываясь, позади прогрохотали ворота – синие, снаружи сверкавшие золотом. Внешне студия напоминала одно из армейских сооружений времен Второй мировой войны – из тех, что возводили за одну ночь и не сносили лишь потому, что дешевле содержать их, чем строить на этом месте что-то новое. Куда ни посмотри – везде постройки с округлым верхом и окнами из металлической сетки, двухэтажные бараки с плоскими крышами и огромное количество ангаров с квадратными воротами, явно предназначенных для хранения машин и амуниции.
Наш путь извивался по унылому однообразному лабиринту, а вдоль узкой дороги, по которой мы ехали, стояли пальмы – выше, чем любое из мелькавших по бокам строений. Улица завершалась круглой площадкой. Остановив машину около небольшого и ничем не примечательного бунгало, водитель сообщил, что именно в этом месте Стэнли Рот держит свой офис.
По дороге мы проехали мимо штаб-квартиры компании, где Стэнли Рот проводил большую часть деловых встреч. Именно в штаб-квартире он делал то, что сам называл бизнесом компании. Бунгало считали местом, где он делал работу, по его словам, реальную – то есть те самые фильмы, которые продюсировал или снимал. Бунгало выстроили специально для Рота, сделав точной копией того, в котором он работал в молодости, в дни первого успеха. Привычное суеверие – или вера в то, что человек не должен ничего менять с того момента, когда достигнет вершины, на которой становится великим все, что он создает? Великим и успешным.
Стэнли Рот никогда не расставался с тем, что хоть раз приводило его к успеху. Пятикомнатное бунгало не выглядело комфортным для работы – скорее это был музей былых достижений. Переступив порог, вы понимали: здесь все посвящено Стэнли Роту. По стенам висели плакаты вроде старых плакатов из его детства, прошедшего в Сентрал-Вэлли. Тогда Рот клеил афиши единственного в городе кинотеатра на телефонные столбы, зарабатывая несколько долларов в день.
Не знаю, были плакаты настоящими или нет. Но, разглядывая их аккуратно оформленные и совершенно одинаковые рамочки, я подумал: возможно, плакаты отпечатаны специально, чтобы служить напоминанием о пути, который прошел Рот.
Плакаты оказались только началом. Дальше висел контракт, оформленный в рамочку, – тот, что Рот подписал на первую работу в кино, когда стал помощником режиссера в картине, о которой я никогда не слышал и которую, наверное, видело лишь несколько человек. Один из сотни документов, в ретроспективе демонстрировавших уверенный рост карьеры Стэнли Рота.
Там были письма, написанные известными людьми, включая двух последних президентов, один из которых был мне симпатичен, и фотографии, сотни фотографий, – каждая, насколько я мог судить, тем или иным образом соотносилась с фильмами Стэнли Рота.
В комнате со сдвижными дверями, служившей кабинетом, на небольшой книжной полке над рабочим столом были еще две фотографии. На первом снимке сияющая Мэри Маргарет Флендерс стояла рядом с Ротом, который держал над головой полученного в тот вечер «Оскара». Роту вручили награду за лучшую режиссерскую работу. Второй снимок был сделан двумя годами позже: она сама возвышалась возле пюпитра, с той же незабываемой улыбкой на лице, прижимая к груди «Оскара» за лучшую женскую роль.
