рождения.
— Вероятно, да. Но ты решай сам. Если ты считаешь, что в этом есть какой-то здравый смысл — подсчитывать, как долго ты уже бродишь по этой планете под солнцем, — то продолжай праздновать дни рождения, заводи свои маленькие часики. Проглатывай крючки каждый год и плати свою цену, как все другие.
— Ты давишь на меня, — сказал он.
— Я бы давил на тебя, если бы заставлял тебя отказаться от дней рождения вопреки твоему желанию праздновать их. Если ты не собираешься это прекращать, так и не надо, какое тут давление.
Он посмотрел на меня искоса, чтобы убедиться, что я не насмехаюсь над ним.
— Ты действительно взрослый?
— Спроси у самого себя, — ответил я. — Ты действительно ребенок?
— Я думаю, что да, хотя я часто чувствую себя старше сверстников! А ты чувствуешь себя взрослым?
— Никогда, — сказал я.
— Значит, приятные ощущения сохранились? Я, маленький, чувствую себя взрослым, а состарившись — буду чувствовать молодым?
— С моей точки зрения, — сказал я, — мы безвозрастные создания. Приятные ощущения того, что ты старше или моложе своего тела, возникают на контрасте между традиционным здравым смыслом — что сознание человека должно соответствовать возрасту его тела — и истиной; а истина состоит в том, что сознание вообще не имеет возраста. Наши мозги никак не могут совместить эти вещи в рамках пространственно-временных правил, но, вместо того чтобы подобрать другие правила, наше сознание просто отворачивается от проблемы. Всякий раз, когда мы чувствуем, что наш возраст не соответствует нашим числам, мы говорим «Какое странное ощущение!» и меняем тему разговора.
— А что, если не менять тему разговора? Какой тогда будет ответ?
— Не делай из возраста ярлык. Не говори: «Мне семь» или «Мне девять». Как только ты скажешь: «У меня нет возраста!» — то не останется и причин для контраста, и странные ощущения исчезнут. Правда. Попробуй.
Он закрыл глаза.
— У меня нет возраста, — прошептал он и спустя мгновение улыбнулся. — Интересно.
— Правда?
— Получается, — сказал он.
— Если твое тело в точности соответствует твоим представлениям, — продолжал я, — а твои представления сводятся к тому, что состояние тела никак не зависит от времени и определяется внутренним образом, то тебя никогда не смутит, что ты чувствуешь себя моложе своих лет, и не испугает, что ты слишком стар.
— Кто-то сказал, что тело является совершенным выражением мысли? Чьи это слова? Я хлопнул себя по лбу.
— А! Это философия! Кто-то тут сказал, что я ее выдумываю и что все это слишком тяжело и занудно для девятилетнего человека.
Он спокойно смотрел на меня, едва заметно улыбаясь.
— Это кому же девять?
Семнадцать
— Дикки, давай я расскажу тебе один случай.
— Я люблю рассказы, — сказал он.
— Это случай не из твоих, а из моих воспоминаний. Ты помнишь мое прошлое, я помню твое будущее. Так это где-то оттуда. Только лучше я не буду рассказывать, а покажу. Идет?
— Идет, — сказал он настороженно, но на этот раз любопытство было сильнее страха. — Это опять будет философия?
— Это будет один случай. Настоящий случай из твоего будущего. Подключайся к моим мыслям и следи внимательно, а потом скажешь мне, философия это или нет.
Дикки постепенно становился моим другом, напарником по приключениям.
— Внимание, начали. Я закрыл глаза и стал вспоминать.
В моем внутреннем пустом пространстве на серебряном тросе висела длинная массивная стальная балка, сбалансированная в горизонтальном положении. Многие годы я жил, учился, играл на этой балке, держась так близко к ее середине, что наклонялась она очень редко и едва заметно.
Но в отрочестве все ценности подвергаются проверке.
— Я знаю, что нам делать, — сказал Майк.
Стоял летний полдень, дома никого не было: отец на работе, мать поехала за покупками. Майк, Джек и я отчаянно скучали. В глубине души я считал, что никакая это не трагедия, если новый учебный год начнется как можно скорее.
— Что нам делать? — спросил я.
— Давайте выпьем!
Мне сразу стало неуютно. Он имел в виду не лимонад.
— Выпьем чего?
— Выпьем ПИВА!
— Болтай! — сказал Джек.
— Где его взять, пива?
— Да хоть тонну! Ну как, пропустим по глотку?
Меня толкали туда, куда мне вовсе не хотелось… Я сразу очутился так далеко от центра, как мне еще никогда не приходилось, и балка, означавшая равновесие в моей жизни, угрожающе поплыла подо мной.
— Может, лучше не надо, Майк, — сказал я. — Твой папа узнает. Он придет домой и увидит, что пива стало меньше…
— Не-а. Он его накупил столько… У них сегодня вечеринка. Он никогда в жизни не заметит!
Майк побежал на кухню и вернулся, неся в одной руке три бутылки, в другой — три стакана, а в зубах — открывашку. Он поставил стаканы на кофейный столик.
Это безумие, подумал я. Мне нельзя пить, я же не взрослый!
— А если он узнает, — спросил я, — то убьет тебя или только искалечит?
— Ничего он не узнает, — ответил мой друг. — И потом, раньше или позже, мы все равно научимся пить. Так давайте раньше! Правильно, Джек?
— Конечно…
— ПРАВИЛЬНО, ДЖЕК?
— ПРАВИЛЬНО!
— ПРАВИЛЬНО, ДИК?
— Не знаю…
— Ну, тогда пьем, два мужика и ребенок.
— Ладно, открывай, — сказал я.
Кто его знает, подумал я. Говорят, это очень вкусно. И охлаждает в жару. Все мужчины пьют пиво, кроме моего папы. От одного стакана я вряд ли опьянею, а если это так вкусно, как они говорят, то какое значение имеет мой возраст…
Стальная балка внутри меня так перекосилась, что мне оставалось только забраться на ее верхний конец. Я не знал, что случится, если я свалюсь, и мне не хотелось это выяснять.
