— О чем ты подумал, что это тебя разбудило?
— Ты будешь смеяться.
— Не буду. Честное слово.
— Я думал о добре и зле.
— О, Риччи! Ты просыпаешься в три часа ночи, думая о добре и зле?
— Ты все-таки смеешься? — спросил я.
Она смягчилась.
— Я просто спросила.
— Да.
— О чем ты думал? — спросила она.
— О том, что я впервые понял… их не существует.
— Не существует добра и зла?
— Нет.
— Что же тогда?
— Существуют счастье и несчастье.
— Счастье — это добро, а несчастье — зло?
— Абсолютно субъективно. Это все только в нашей голове.
— Тогда что значит быть счастливым или быть несчастным?
— Что это значит для тебя? — спросил я.
— Счастье — это радость! Огромное удовольствие! Несчастье — это депрессия, безнадежность, отчаяние.
Мне следовало бы знать. Я было предположил, что ее слова будут и моими: счастье — это ощущение благополучия, несчастье — его отсутствия. Но моя жена всегда была более пылкой, чем я. Я сказал ей свое определение.
— Думаешь, только чувства благополучия достаточно? — спросила она.
— Мне нужно определение, в котором не было бы пятидесятифутовой пропасти между вершиной счастья и дном несчастья. Как бы ты назвала то, что находится между ними?
— Я бы назвала это «Все хорошо».
— У меня нет такого чувства, — сказал я.У меня есть чувство благополучия.
— О'кей, — сказала она. — Что дальше?
— Помоги мне найти любую ситуацию, в которой Добро не совпадает в сердце со словами «делает меня счастливым». Или ситуацию, в которой Зло не совпадает со словами «делает меня несчастным».
— Любовь — это добро, — сказала она.
— Любовь делает меня счастливым, — ответил я.
— Терроризм — это зло.
— Милая, ты способна на большее. Терроризм делает меня несчастным.
— Добро, когда мы с тобой занимаемся любовью, — сказала она, прижимаясь ко мне в темноте своим теплым телом.
— Это делает нас счастливыми, — сказал я, отчаянно цепляясь за интеллект.
Она отстранилась.
— Риччи, к чему ты ведешь?
— Как бы я на это ни смотрел, выходит, что мораль определяем мы сами.
— Конечно, — сказала она. — И это тебя разбудило?
— Разве ты не понимаешь, Вуки? Добро и зло — не то, что нам внушили родители, церковь, государство или кто-нибудь еще! Каждый из нас сам решает, что ему считать добром, а что — злом. Автоматически — выбирая, что он хочет делать!
— Ого, — сказала она. — Пожалуйста, никогда не пиши об этом в своих книгах.
— Я только размышляю. И странно, что я никак не могу это обойти.
— Пожалуйста…
— Вот, к примеру, —сказал я, — в Книге Бытия о сотворении мира сказано так: И увидел Бог, что это хорошо.
— Ты хочешь сказать, это значит, что Бог был счастлив?
— Конечно!
— Ты же не веришь в Бога, тем более в такого, который способен видеть, — сказала она, — или в котором чувства больше, чем в арифметике. Как же твой Бог может быть счастлив?
— Автор Бытия, глупец, не посоветовался со мной, прежде чем взяться за перо. В его книге Бог полон чувств — радуется и печалится, сердится, интригует и мстит. Добро и зло не были абсолютами, они были мерой счастья Бога. Он писал эту историю и думал: «Если мне кажется, что от этого Бог был бы счастлив, я назову это „добром“».
Меня раздражала темнота.
— Мне необходимы примеры ситуаций, в которых люди используют слова «добро» и «зло», но сейчас темно и я не могу их искать.
— Это хорошо.
— Это делает тебя счастливой? — спросил я.
— Конечно. Иначе бы ты уже был на ногах, включая свет, компьютер, доставая книги и болтая без умолку, и нам пришлось бы не спать всю ночь.
— То есть ты счастлива, что сейчас темно, и я, по всей вероятности, не смогу беспокоить тебя своими разглагольствованиями о добре и зле всю ночь. Для тебя это действительно «хорошо».
— Только не вздумай написать об этом, — сказала она. — Иначе каждый экстремист… нет, каждый «нормальный» человек в стране, бодрствующий допоздна, будет занят пропусканием твоих книг через измельчитель.
— Лесли, в этом нет ничего, кроме любопытства. Осознание того, что мораль — дело сугубо личное, вовсе не превращает ее в нечто противоположное; мы не становимся маньяком-убийцей в ту же секунду, как осознаем, что можем им стать, если захотим. Мы рассудительны, добры, вежливы, любим друг друга, рискуем своей жизнью, чтобы выручить кого-то из беды, потому что нам нравится быть такими, а не потому, что мы боимся вызвать Божий гнев или отцовское неодобрение. Мы в ответе за наш характер, а не Бог или родители.
Она была непреклонна.
— Пожалуйста, не надо. Если ты напишешь, что добро — это то, что делает нас счастливыми, что получится? «Ричард Бах пишет, что добро — это то, что делает нас счастливыми. Я люблю красть поезда, значит, кража поездов — это добро. Как можно преследовать меня за то, что я совершил добро, притащив домой локомотив компании в сумке для завтраков? Как-никак, а это — идея Ричарда Баха». И ты будешь сидеть на скамье подсудимых рядом с каждым счастливым железнодорожным вором…
— Тогда я вынужден буду свидетельствовать в суде, — сказал я. — Ваша честь, прежде чем перейти к обвинению, примите во внимание последствия. Допустим, нам доставит огромное удовольствие смыться с чужой дизельной турбиной, то есть на момент совершения такой поступок будет казаться нам добром. Но, на самом деле, добром для нас он будет только в том случае, когда его последствия тоже доставят нам удовольствие, иначе нам следует отказаться от подобной выходки.
Она вздохнула, храня невысказанными нетерпеливые вопросы.
— Прошу снисхождения. Ваша честь, — сказал я. — Каждое действие имеет вероятные, возможные и непредвиденные последствия. Когда все эти последствия совпадают с интересами длительного благополучия лица, совершающего данное действие, тогда добро проистекает как из самого действия, так и из каждого его последствия в отдельности.
