— Как ты можешь его знать?
— Я знаю много номеров. — И она снова вернулась к своим бумагам.
— Что это значит: «Я знаю много номеров»?
— Просто я помню много телефонных номеров, — ласково ответила она.
— А что если я захочу позвонить в: Парамаунт-фильм? — спросил я с подозрением.
— Четыре-шесть-три, ноль и сто.
Я с недоверием покосился на нее.
— А хороший ресторан?
— «Волшебная сковородка» — довольно хороший. В нем есть зал для некурящих. Два- семь-четыре, пять-два-два-два.
Я взял телефонный справочник и принялся листать его.
— Общество актеров, — сказал я.
— Восемь-семь-шесть, три-ноль-три-ноль. — Она сказала правильно. Я начал понимать.
— У тебя вчера не было текста сценария, Лесли: неужели у тебя фотографическая память? Неужели ты запомнила наизусть: весь телефонный справочник?
— Нет. Это не фотографическая память, — сказала она. — Я не вижу перед собой напечатанной страницы, я просто помню. Мои руки запоминают телефонные номера. Спроси у меня какой-нибудь номер и посмотри на мои руки.
Я открыл толстую книгу и перевернул несколько страниц.
— Город Лос-Анжелес. Приемная мэра?
— Два-три-три, один-четыре-пять-пять.
Пальцы ее правой руки двигались так, будто набирала на кнопочном телефонном аппарате. Только теперь шел обратный процесс: она вспоминала цифры, а не набирала их.
— Дэннис Вивер, актер.
— Один из приятнейших людей в Голливуде. Его домашний телефон?
— Да.
— Я пообещала, что никогда никому не буду его давать. Может быть, назвать тебе вместо него номер телефона магазина здоровой пищи «Гуд лайф», в котором работает его жена?
— Давай.
— Девять-восемь-шесть, восемь-семь-пять-ноль.
Я проверил номер по справочнику. Конечно, снова она была права.
— Лесли! Ты пугаешь меня!
— Не бойся, вуки. Это просто одна из забавных вещей, которые происходят со мной. Когда я была маленькой, я запоминала музыку и знала номерные знаки всех машин в городе. Когда я пришла в Голливуд, я запоминала сценарии, последовательность движений в танце, телефонные номера, расписания, разговоры и все, что угодно. Номер твоего красивого желтого самолетика N Один Пять Пять Х. Номер твоего телефона в гостинице два-семьвосемь, три-три-четыре-четыре, а остановился ты в комнате номер двести восемь. Когда мы вышли из студии вчера вечером, ты сказал: «Напомни мне, чтобы я рассказал тебе о моей сестре, которая работает в шоу-бизнесе». Я сказала: «А может, мне напомнить тебе об этом прямо сейчас?» И ты сказал: «Вполне можно и сейчас, потому что я в самом деле хочу тебе рассказать о ней». Я сказала: «Тогда я напоминаю». — Она прекратила вспоминать и засмеялась, видя мое удивление.
— Ты смотришь на меня так, Ричард, будто я ненормальная.
— Это так и есть. Но ты мне нравишься в любом случае.
— И ты мне нравишься тоже, — сказала она.
Ближе к вечеру в этот день я работал над телесценарием, переделывая последние несколько страниц и выстукивая их на леслиной пишущей машинке. Она в это время улизнула в сад, чтобы поухаживать за своими цветами. Даже сейчас, думал я, как сильно мы отличаемся друг от друга. Цветы — прелестные маленькие создания, это ясно, но уделять им столько времени, сажать их для того, чтобы они зависели от меня, который должен их поливать, подкармливать, полоть и делать все то, что для них нужно: Нет, зависимость не для меня. Я никогда не буду садовником, а она никогда не будет какой-то другой.
Среди комнатных растений в ее офисе были полки с книгами, которые отражали все цвета той радуги, которой она была. Над столом были выписаны цитаты и идеи, которые нравились ей: Наша страна может поступать правильно или неправильно. КОГДА ОНА ПОСТУПАЕТ НЕПРАВИЛЬНО, ИСПРАВЛЯЙТЕ ЕЕ ОШИБКИ.
(Кари Шурц) Не курить: ни здесь, ни где-нибудь еще! Гедонизм — плохое развлечение. Я опасаюсь за свою страну, когда я думаю, что Бог справедлив.
(Томас Джефферсон) Предположим, что войну объявили, а никто не идет воевать. Что тогда?
Последнее было ее собственным высказыванием. Она предложила его в качестве лозунга, а потом его подхватили все участники антивоенного движения, и телевидение быстро разнесло его по всему миру.
Я размышлял об этих высказываниях время от времени, отрываясь от работы над своим сценарием, и понимал ее все лучше и лучше с каждым звуком, который доносился из сада, где она работала лопатой, секатором и граблями. Затем донеслось глухое шипение воды, текущей по трубам и по шлангу, когда она ласково утоляла жажду всех членов своего цветочного семейства. Она знала и любила каждый отдельный цветок.
Она от меня отличается, отличается, отличается, твердил я про себя, заканчивая последний абзац, но, Боже мой, я восхищаюсь этой женщиной! Был ли у меня когда-либо такой друг, как она, даже если учесть все наши различия?
Я встал, потянулся и вышел через кухню и боковую дверь в ее сад. Поливая цветочные клумбы, она стояла спиной ко мне. Ее волосы были на время работы собраны на затылке. Она тихо пела, обращаясь к своему коту.
Ты мой котик — о, да! — Ты мой пушистик, моя звездочка, Когда уходишь, не ходи далеко:
Ее коту, по всей видимости, песенка очень нравилась, и это был слишком интимный момент, чтобы я мог долго стоять незамеченным. Поэтому я заговорил так, будто только что подошел.
— Как дела у твоих цветов?
Она быстро развернулась в мою сторону со шлангом в руке. В ее голубых, с чайное блюдце глазах был испуг, потому что она оказалось не одна в своем уединенном саду.
Разбрызгиватель на конце шланга был направлен на высоту груди, но был настроен так, что вода лилась конусом, который имел в диаметре несколько футов и доставал мне от пояса до шеи. Никто из нас не сказал ни слова и не пошевелился, когда вода из шланга лилась прямо на меня, будто я был горящим манекеном.
Она оцепенела от страха. Сначала от моих неожиданных слов, а затем от вида того, что вода сделала с моим пиджаком и рубашкой. Я стоял, не двигаясь, потому что мне казалось неприличным кричать или убегать, и потому, что я надеялся, что вскоре она наконец решит направить струю в каком-то другом направлении и не поливать больше из нее прямой наводкой мой городской костюм.
Эта сцена так ясно запечатлелась в памяти, будто у нее в руках было смертельное оружие: солнечный свет, сад, окружающий нас, огромное удивление у нее в глазах, будто в ее цветочный рассадник ворвался полярный медведь, и шланг был ее единственной защитой.
