Хорьки-фермеры

Сославшись на усталость, Хорьчиха Жасмина предложила Донатьену пойти на встречу с овцами без нее, но модельер не пожелал и слушать:

— Они очень красивые! — заявил он. — Когда-то тебе еще доведется встретиться с такими удивительными созданиями?

И Жасмина отправилась с ним, стараясь держаться как можно незаметнее.

Но переговоры пошли далеко не так гладко, как рассчитывал Донатьен. Радужные овцы не могли думать ни о чем, кроме предстоявшего им выступления. Они стеснялись модельера. А вдруг ему не понравится, как они танцуют? Вдруг он будет судить их слишком строго? И чем больше они об этом думали, тем больше убеждались в том, что не стоит им сегодня соглашаться на сделку. Потом, в другой раз.

Смущение овец передалось Донатьену.

— Насчет этих шарфов... — попытался он еще раз. — По моему проекту, сама расцветка этих шарфов должна излучать тепло и вселять спокойствие...

Овцы переглянулись. Нет, не сегодня.

Жасмина, наблюдавшая за переговорами из дальнего угла конференц-зала, поднялась. Когда-то, давным-давно, Джоди говорил ей: «Если животное делает что-то тебе непонятное, всегда задавай вопрос: 'Что оно думает?'».

О чем же они думают, эти радужные овечки?

Вспомнив те давние уроки, она нащупала дорогу к их сознанию, единому в помыслах и чувствах, но охваченному сейчас каким-то непонятным смятением.

«Донатьен — модельер, это понятно, — думали овцы с тревогой. — Но ведь он еще и шоу-хорек! Что, если ему не понравится наше представление? Что тогда? А вдруг мы тогда станем ему безразличны? Мы и наша шерсть... И его шарфы выйдут не такими красивыми, как надо?»

Без единого слова Жасмина скользила мыслью по просторам их сознания, по обширным панорамам и широким террасам. Радужные овцы снова переглянулись. До сих пор они встречались здесь только с Хорьком Джоди. Но вот — еще одна гостья!

И тут Жасмина мысленно предложила им решение. Что, если приложить к каждому шарфу открытку с рассказом о происхождении редкостной шерсти и с фотографией радужных овец в танце? Что, если каждый шарф станет данью уважения «Маршевому корпусу радужных зуавов Монтаны» и «Шотландской плясовой компании»? Тогда все узнают, что радужные овцы — это не только шерсть, и даже не только самая красивая шерсть на свете.

Настроение переменилось.

«Хорек Донатьен признает нас и как артистов?» Жасмина кивнула.

«Если бы он не уважал вас, он бы сюда не приехал».

«А открытка тоже будет цветная?»

«Да».

«Спасибо».

«Решение принято: мы согласны».

Только что эти чувствительные создания собирались всем стадом броситься прочь из зала. Но теперь все стало иначе. Они чинно выстроились в ряд и одна за другой оставили на контракте отпечаток копытца: «Одобрено».

«А Донатьен придет посмотреть на генеральную репетицию?»

«Да».

Уважение и понимание — вот залог успеха в бизнесе.

Жасмина вышла из конференц-зала и через лужайку под окнами столовой двинулась к офису. Одна. «Хорьчиха Жасмина, актриса, — думала она. — Какая слава! И какое одиночество! Какая грустная жизнь!»

Но вокруг снова расстилались дивные просторы Монтаны. И Жасмина снова вдыхала запахи гор, лесов и рек, запах прошлого, запах детства — тех далеких дней, когда она была всего лишь малышкой Шайен из Лапки. В задумчивости она потрогала медальон, по-прежнему висевший у нее на шее, на серебряной цепочке.

— Хорьчиха Жасмина?!

Она обернулась на звук знакомого голоса. В дверях столовой, с медной кастрюлей в лапе, в сбившемся на одно ухо поварском колпаке, стоял Хорек Герхардт-Гренобль.

— Грен?!

«Этого не может быть!»

Серебристая хорьчиха бросилась навстречу старому другу, раскрыв объятия. Кастрюля со звоном покатилась по земле.

— Грен! Что с тобой случилось? Вот куда ты делся! Армонд... Мы из него ни словечка не вытянули. Только и сказал, что обещал молчать!..

От изумления усталость как лапой сняло.

— Это же Монтана! Здесь мой дом! Что ты делаешь... Она отстранилась и уставилась на повара во все глаза.

— Это и мой дом, Жасмина. Я больше не Гренобль. Зови меня Куки.

— Куки! — рассмеялась она. — Но ты же был так счастлив в «La mer»!

Повар бросил взгляд на окна офиса, взял Жасмину за лапу и повел в кухню. Простая дровяная печь, деревянные столы, миски и кастрюли, самодельные ложки и вилки... Вокруг кипела работа: Крошка и его помощники готовили передвижной буфет для зрителей, которые соберутся вечером на представление.

— Да, я был счастлив. Долго-долго. Пока мне было с кем соперничать. Но когда ты стал лучшим из лучших — что тогда? Я был звездой. Я давал интервью, путешествовал, жил в гостиницах, и все — один, один. Что это за жизнь такая — в одиночестве? Нет, стать лучшим из лучших — это еще не все.

— Я не знала, Гр... Куки.

— Нет, ты знаешь. Ведь и ты живешь точно так же.

Он потянулся к полке, достал огромную деревянную салатницу, поставил на стол перед Жасминой блюдо с листьями масляного латука, извлек из шкафчика две бутыли с итальянскими наклейками: одну — с натуральным оливковым маслом холодного отжима, другую — с бальзамическим уксусом. «Как же до нее достучаться?»

— Вымой лапы. И вытри насухо, — велел он. — А теперь разорви эти листья на мелкие кусочки, будь так добра. На мелкие-мелкие кусочки...

Жасмина молча смотрела на старого друга, на то, как он властвует без слов над своим новым миром, — и чувствовала, что в душе его теперь царит покой. Покой, которого она прежде никогда в нем не замечала.

— Ай-я-яй, Жасмина! — рассмеялся он. — Ты прекрасно знаешь, что это была за жизнь! От Куки ничего не скроешь! Я был Знаменитый Повар, и все мои друзья были знаменитостями... сама Хорьчиха Жасмина была моим другом! Она сфотографировалась со мной, и подписала фотографию, и я повесил этот снимок на стене в «La mer». Но она понятия не имела, что Герхардт-Гренобль одинок!