В «Будильнике» таких подписей нет. Дело, видимо, в том, что Виктор Михайлович не был автором рисунков, он их только литографировал, переводил нарисованное кем-то на доску, зарабатывал рубль, а чуть позже – рубль двадцать пять копеек. Есть свидетельства, что три-четыре рисунка исполнены им по собственным темам. По какие?
Юмор в журнале был разного сорта.
«– Куда лезешь, борода! Здесь народное торжество будет!»
Но и такое:
«– Дома Сила Потапыч?
– Дома, почивают.
– Верно, пьян?
– Никак нет-с. В бесчувствии только находятся, а то ничего, как следует».
«– А ты, Семен, отчего не пускаешь детей в школу?
– Боюсь, барин. Учитель наш получает жалованье маленькое, так что и прокормиться-то ему нечем, а ну как с голодухи сожрет моих ребятишек. Тогда что?»
В первые годы петербургской жизни Васнецов сотрудничал во многих иллюстрированных журналах: в «Ниве», в «Семье и школе», во «Всемирной иллюстрации», в «Пчеле», оформлял дешевые народные издания. Но об этом чуть позже.
А пока о невероятном открытии, сделанном Виктором Михайловичем Васнецовым в Академии художеств, куда он явился в 1868 году, чтобы держать экзамен во второй раз.
О ужас! – вдруг выяснилось, что Васнецов Виктор Михайлович экзамен выдержал еще в прошлом году.
Матушка-провинция! И такие вот сказки приключались по твоей невероятной скромности да застенчивости. Из-за того, что не так поглядели, из-за того, что кто-то в усы фыркнул. Тут бы рассмеяться, но силы на смех не хватило. И потом не засмеялся, сказал сам себе со всею вятскою серьезностью:
– Что бог ни делает – к лучшему.
Пропал академический год, но зато был год учебы у Крамского, год досок по рублю за штуку. Работа для картографического заведения генерала Ильина, уроки детям Ильина. Наконец, друзьями обзавелся. Хорошими, для ума и сердца.
О них-то он и думал, выходя из Академии художеств: сказать о казусе или уж лучше промолчать?
Рисующих было меньше обычного, но появились новички. Возле него двое устроилось. Один студент, другой… человек неопределенных занятий.
Рисовали руку. Новички уже успели испортить по два-три листа и теперь приглядывались к работе Васнецова. Потом подошли.
– Не поделитесь ли секретом? – спросил студент. – У нас никак не получается.
– Не то чтобы не получается, – сказал человек неопределенных занятий, – а не получается в превосходной степени.
Васнецов встал на место одного, нарисовал контур руки и другому нарисовал.
– Штрихуйте.
– Ать-два, и готово! – покачал головой человек неопределенных занятий.
– Ну как же готово! – удивился Васнецов. – Вся работа впереди. Вы, должно быть, поступили, чтоб с Крамским завести знакомство.
– О нет! Преследуем высшие цели. Нас заедает гармония познания. Возможно ли почитать себя образованным человеком, коли невежествен в пластических искусствах! Впрочем, не пора ли нам познакомиться? Мстислав Викторович Прахов, филолог.
– И поэт, – сказал его товарищ. – А я Василий Тимофеев сын Савенков, студент.
– Виктор Михайлович Васнецов, а вот кто я?.. До сегодняшнего дня был никто. Вы люди здесь случайные, потому вам могу сказать не таясь… В прошлом году держал экзамен в Академию… Сделал все быстро, а потом кто-то хмыкнул за спиной, кто-то глянул не так. Вот и решил я, что провалился… А сегодня пошел в Академию, чтоб об экзаменах спросить, а, оказывается, я был… принят. Рисунок положительно, а общеобразовательные предметы мне зачли по семинарии.
– Ай-я-яй! – замотал головой Савенков. – Очень, наверное, обидно?
– Что бог ни делает – к лучшему. Здесь Крамской. Он за искусством-то не теряет человека. Ко всем с добрым словом.
– Вы – вятич! – определил Прахов решительно.
– Верно! По говору смекнули?
– Смекнул… А не пойти ли нам на Неву? День нынче совсем весенний! Такой день для петербургской зимы – подарок.
Пошли на воздух.
Небо в легких облачках голубело по-деревенски простенько, в нем чудилось что-то девичье, нежное, несмелое. Нева была подо льдом, под снегом.
