– Смеялся.
– Что же они решили?
– Решили, что самое верное для них дело – подождать, покуда волчата…
– Ладно, ступай и ты… Стой! Еще нечего сказать?
– Федор Иванович удивлялся все: «Отчего это у меня приказы никак не заберут?»
– Всему свое время. Ступай!
Третьим был Плещеев. Борис Иванович подвинулся на своей скамеечке.
– Садись, Леонтий Стефанович! Люблю на огонек поглядеть. Дымком как бы голову прочищает от всякой дряни. Что Москва уличная? Чем живет?
Плещеев росточка был малюсенького. Складный, в движеньях решительный. Глаза узкие, горячие. Такой всякое дело в сердцах делает, как бы на кого распалясь, как бы с обидой. Дай такому чего построить, ни за что под крышу не подведет, отвлечется, расхолодится, а вот если дать ему разрушить – разрушит скоро, и не по одному приказу, а еще и по личной своей охоте.
– Прищучил я говорильщиков, теперь помалкивают про царевича подкидного. Правду сказать, другой теперь шепоток объявился.
– Так, так, – одобрил Морозов, настораживаясь, даже рукой ухо свое как бы поправил.
– Человек мне один, весьма проворный, служит.
– Кто таков?
– Некий Втор, племяш игумена Троице-Сергиева монастыря.
– Что же он говорит?
– Сегодня доложил, будто бы грамотку в одном кабаке читали, от законного будто бы наследника престола, так в грамоте написано, от сына царя Василия Шуйского, Тимофея.
– Ишь, негодник! Все в сыновьях ходит. Как только не стыдно человеку… Тимошка этот – бывший подьячий Посольского приказа, по фамилии Анкудинов. Нашкодил в Москве – жену живьем в доме сжег – и убежал в Литву. Литве лжедети наших царей надоели, и пришлось ему другой раз бежать к молдавскому господарю, а Василий Лупу – хитрей хитрого, ему бы и султану угодить, и нашего государя ласку не потерять. Туркам беглеца передал… А Тимошка, не будь дурнем, пообещал султану, если тот поможет ему сесть на Московское царство, Казань и Астрахань со всеми людьми и землями… Вот кто он такой, Анкудинов.
– Пресекать? Ловить? – Плещеев преданно вытаращился на боярина.
– Ловить и пресекать!
– Свет наш, Борис Иванович! Я служу тебе, живота не щадя…
– Не торопи, Леонтий Стефанович! Сам знаешь, поспешить – людей насмешить. Я тебе обещаю такую службу, что терпение твое будет десятикратно вознаграждено.
– Борис Иванович! Благодетель! Помилуй, да я не о себе собирался говорить, о родственнике своем, о Траханиотове.
– Я обо всех помню, и всему свое время.
Плещеев понял: затеял он разговор не в добрый час и, чтоб скакнуть хоть куда, лишь бы в сторону, брякнул:
– Я сегодня волхва изловил. Его купец Чалышев нанял напускать злые чары на врага своего, купца Мордоворотова. Мордоворотову о кознях шепнули, он волхва изловил и принялся при всем честном народе убивать. Еле отнял.
– А что же он, волхв твой, и впрямь чародей?
– Может, и вправду чародей… Соломоновой звезде поклоняется, о шести концах которая.
– Где он у тебя?
– С собой прихватил, испросить твоего повеления.
– Приведи.
Плещеев кинулся за своим пленником. Костлявое существо с провалившимися щеками, кафтанчик на спине разорван надвое: кто-то по-медвежьи лапой махнул. Нос – осетром, в красных крапинах, воспаленные, красненькие крошечные глаза обмывали осетру-носу бока. Рот безгубый: щелочка, а не рот.
Чародей, охнув, склонился перед боярином. Охнув, разогнулся. Били его, видно, всласть.
– Правда ли, что ты волхвуешь? – сказал Морозов. – Можешь ли ты из железа сделать золото?
– Смилуйтесь, господин! – Голос у чародея по его плоти никак не подходящий – густой, ровный. – В Европе много бродит обманщиков, которые обещают золотые горы доверчивым князькам. Я могу поставить на ноги запущенное хозяйство.
– Ты говоришь, что не знаешь чародейства, а сам напускал дурное на купца?
– О господин! Я вижу, вы человек мудрый. Вам нетрудно, посмотрев на меня, понять, что в моем положении можно было взяться и покойника воскрешать. Я был голоден.
– Кто ты?
– Я был среди купцов из Константинополя. По дороге нас ограбили казаки, а потом еще раз ограбили. Кажется, уже татары. Почти все мои спутники были убиты или взяты в рабство. Я притворился мертвым, спасся, но остался гол среди поля. Одежду с меня сорвали… Ваши добрые крестьяне дали мне одежду, кусок хлеба и указали дорогу к большим городам.
– Отчего ты так хорошо говоришь по-русски?
– В Константинополе я оказывал всякие услуги русским паломникам. Чтобы приносить им наибольшую пользу, я выучил язык. Они столько рассказывали мне об изобилии и благолепии Московии, что я крестился в православие и отправился в далекий и опасный путь. Увы мне! Увы!
– Тебе не понравилась Москва?
– Москва – лучший город вселенной, но у меня ни дома, ни друзей.
– Сколько рассказывают о чудесах восточного волхвования. Жаль, что ты не знаешь этой науки.
– Я, верно, не знаю черной магии, но я все же кое-что умею. То есть это совсем не колдовство, даже наоборот! – Чуть ли не постукивая костями, неудачливый путешественник подскочил к Плещееву – Умоляю! Не погнушайтесь! Возьмите меня за кисть пальцами.
– Возьми, – кивнул Морозов.
Плещеев сдавил руку своего пленника.
– Очень хорошо, – сказал тот, – так и держите. Думайте обо мне! Только, обо мне… Так! «Отвратителен, но, чует мое сердце, он пойдет далеко!» – вот что вы подумали. Я сказал неправду?
Пленник заглянул в глаза своему властелину.
Плещеев покраснел.
– Он угадал? – спросил Морозов, поднимаясь со своей скамеечки. – Да не таись ты!
– Слово в слово.
– Ну-ка возьми меня за руку! – решился Морозов. – Думать о тебе?
– Пусть ваша милость думает о чем угодно.
Угадывальщик набычил голову, глазницы у него наполнились слезами, глаза помутнели, на впалых висках проступили толстые синие жилы. Он выдернул вдруг руку из руки боярина, отошел к стене.
– Ваша милость изволили думать вот что: «Я его обману, шельму! «Отче наш иже еси на небеси…» А ведь он не дурак. «Отче наш иже еси на небеси…» А на что бы он мог пригодиться… «Отче наш иже еси…» – Угадывальщик повернулся к Морозову. – Дальше я могу спутать, – и умными глазами посмотрел на боярина.
