рекреационных зал на каждом этаже. Стены этих последних были украшены хорошими репродукциями с лучших картин государственных галерей, и это незатейливое убранство выветривало из этих комнат всякий дух школьной казенщины.
Подробности моей переэкзаменовки стерлись в памяти. Как я уже упоминал, шел я на нее уверенным в себя, и это, очевидно, дало мне возможность не обращать особого внимания на внешние обстоятельства.
Близилось печальное для меня в те времена 16-е число августа месяца. На даче все еще было в зелени, стояли погожие солнечные дни, в самом разгаре был грибной сезон, начался осенний клев рыбы. Но, несмотря на все эти прелести, на другой день после третьего, яблочного Спаса, праздника Успения, надо было ехать в Москву и начинать ученье. А тут еще последние свободные дни были отравлены поездками с матерью в Москву для экипировки. Надлежало одеться с ног до головы в форму казенного образца, запастись учебниками, совершить какие-то последние формальности в связи с зачислением в училище. Наконец со всем этим было покончено, но вместе с тем наступил и праздник Успения. Прощание с привольной жизнью смягчалось на этот первый раз естественным любопытством перед грядущим, неведомым.
Семнадцатого августа, собственно говоря, никакого учения не происходило, полагался лишь сбор всех учащихся, торжественный молебен в присутствии родителей и гостей и речи директора и преподавателей.
Старинная зала училища блистала в этот день натертым полом, заново покрашенными стенами, тщательно промытыми оконными стеклами, начищенными медными ручками дверей и печными отдушинами, нарядными дамскими туалетами и подновленными, наутюженными вицмундирами и сюртуками учителей. Служили молебен соборные, все три законоучителя училища, и пел хор собственных певчих, составленный из учеников. По окончании богослужения выступили с краткими речами директор Александр Митрофанович Воронец и некоторые из учителей. Новизна происходившего не позволила мне тогда обратить внимание на одну особенность всех выступлений. Впоследствии эта особенность в речах преподавательского состава, повторявшаяся ежедневно, стала для меня очевидной и я понял, что эта особенность составляет своеобразный метод воспитания. Припомнил я впоследствии и речи, слышанные мною на первом молебне. Все, начиная от директора и кончая последним классным наставником, повседневно говорили нам о прошлом училища, об его традициях, о бывших воспитанниках, достигших ныне степеней известных, и всячески вызывали в нас чувство гордости, что мы именно «воскресенцы», а не питомцы какого-либо другого учебного заведения. Ежегодно 15 сентября, в день рождения основателя училища К. Ф. Воскресенского, устраивался торжественный вечер встречи бывших воспитанников училища. Мне довелось быть на этих вечерах только два или три раза — война, а затем революция положили им конец. Запомнился мне на этих вечерах характерный профиль
М. В. Нестерова, солидные фигуры каких-то генералов, чопорные облики еще не успевших поседеть в науках профессоров. После моих экзаменационных вылазок в казенные московские реальные училища подобный подход к делу был для меня настолько нов и неожида-нен, что невольно заставил сперва прислушаться, затем задуматься над слышанным, а потом и подпасть под общую линию училищного воспитания.
Преподавательский состав также резко отличался от педагогов казенных реальных училищ. Как методы преподавания, так и отношение к ученикам здесь были иные. Учителя не составляли особый лагерь врагов, наоборот, многие из них были друзьями учащихся. Их отношение к питомцам особенно ярко выступало во время экзаменов. В преподавании учителя придерживались системы заинтересовывания ученика предметом, стремления научить его самостоятельно заниматься и предоставления ему максимальной инициативы. Доклады, рефераты, сочинения на избранную самим тему были у нас обычным явлением.
Помню, на мою долю выпало чтение реферата о Семилетней войне, доклад о Сикстинской капелле и сочинение на тему «Как встретило русское общество появление комедии «Горе от ума». За этот свой первый исследовательский труд я получил высшую оценку — пятерку с плюсом.
Директором училища был Александр Митрофанович Воронец, или, как его почему-то называли среди нас, «Митрофан». Это был еще молодой человек с тихим голосом, застенчивый и скромный. По слухам, он еще при жизни старика Воскресенского был намечен им своим наследником. Вернее всего, Воскресенский был прав, избирая себе в преемники столь бесцветную фигуру — «Митрофан» царствовал, но не управлял, а в училище' все шло так, как было заведено самим стариком, не подвергаясь ретивым действиям новой метлы. Он сидел в своем кабинете, почти никогда не появляясь среди учащихся, не вызывая их к себе для объяснений, и фигурировал лишь на торжественных собраниях и на экзаменах, где задавал простые, но хитроумные вопросы, требующие от ученика находчивости и сообразительности.
Административные бразды находились всецело в руках инспектора Василия Михайловича Войнова. В отличие от Воронца он был грубоватым, серьезным помором, появлялся всюду среди учащихся, водворяя порядок своим громким окающим голосом. Войнова уважали, слушались, но не боялись, так как очень часто в пылу очередного разноса провинившегося в его глазах вдруг мелькал добрый, отеческий огонек и он заканчивал выговор добродушным похлопыванием по плечу. Это был присяжный педагог, с увлечением, но малоувлекательно преподававший физику. В училище в качестве классного наставника подвизался его сын, сам бывший воскресенец, которого отец готовил себе в заместители.
Среди учителей наибольшим авторитетом пользовался математик Иван Михайлович Иванов. Он никогда не повышал голоса, никогда не накладывал административных взысканий, но почему-то все ученики его очень уважали и любили. Во время его уроков в классе всегда было тихо и даже самые отчаянные старались быть внимательными. Иван Михайлович был исключительно требователен и строг, за малейшее незнание урока щедро сыпал в журнал двойки и тройки, перемежая их даже с колами, с «вожжами» (двумя минусами). Зато во время экзаменов Иван Михайлович преображался — всю его строгость и требовательность как рукой снимало. Хорошо учившийся в течение года ученик был гарантирован от всяких случайностей и мог заранее предвидеть свой балл. Нерадивые же всецело отдавались в руки экзаменационной фортуне, и коли она им благоприятствовала, Иван Михайлович недоверчиво улыбался, качал головой и скрепя сердце ставил им переходный балл. Впрочем, он обычно предпочитал предоставлять право испытывать слабых учеников ассистентам, чтобы избавить себя от искушения быть пристрастным.
Историю преподавал С. К. Богоявленский, впоследствии член-корреспондент Академии наук, широко известный исследователь допетровской Руси. Его называли «Сусликом» и не очень любили. Преподавал он основательно и толково, но сухо, что, вероятно, и было одной из причин его непопулярности.
Не пользовался также особым расположением и преподаватель русского языка И. М. Казанский. Он также хорошо знал свой предмет, не хватал звезд с неба и, кроме того, отличался пристрастием. У него были свои любимчики, а этого особенно не любят в школе.
Наиболее своеобразными были преподаватели второстепенных предметов. Так, преподавание химии было поручено директору Московского зоологического сада Прогоржельскому. Это был тучный, невозмутимый флегматик, вяло и неинтересно знакомивший нас со своей в достаточной степени сухой дисциплиной. Он являлся в класс в аккуратном, чистом штатском сюртуке, не спеша садился за кафедру и начинал повествовать о своем предмете монотонным, ровным голосом, когда раздавался звонок, он, так же не спеша, вставал и уходил. Учеников бесило его спокойствие и бесстрастность. Изобретались
