человека, от которого привыкли слышать только шутки. Даже нравоучения, которые ему иногда приходилось читать нам, молодежи, никогда не производили на нас тягостного впечатления, так как он в таких случаях всегда говорил с нами безо всякого тона превосходства, как с равными, скорее советуясь, рассуждая, чем поучая, и заканчивал беседу всегда какой-либо остроумной шуткой. В Новоселках я никогда не слыхал о каких-либо недоразумениях с крестьянами, как это бывало обычно в Пчелиновке у Силиных. Оглядываясь теперь назад, прихожу к убеждению, что причиной этих стычек были не крестьяне, а Помещики, которые не понимали подчас крайне своеобразный ход мужицкой мысли.
Тетка Варвара была по своему характеру вполне парой дяде. Рассудительная и очень неглупая, она как-то сочетала эти качества со смешливым легкомыслием и задорной кокетливостью. При первом взгляде на ее лицо с пикантно вздернутым носиком и ямочками на щеках никак нельзя было предположить, что под этим кроется заботливая мать, хорошая хозяйка и любящая жена.
На зиму Енгалычевы обычно переселялись в Москву, где учились их дети, а впоследствии обосновались в Орле, откуда их спугнула революция. Они почему-то решили эмигрировать. Где они сейчас и живы ли — понятия не имею. Знаю, что они скитались по Балканам, а затем переехали в Америку. Вспоминая эту семью, я шлю ей свою благодарную память и глубоко сожалею, что нелегкая занесла их в эмиграцию, где все должно было быть им чуждо и где они никоим образом не могли найти себя, так как и но духу и по мыслям были людьми русскими. Видимо, нашелся в Орле «добрый советчик», который сбил их с толку.
Глава одиннацатая
С наступлением осени наше сравнительно тихое семейное дачное житье, как всегда, уступало место московской сумятице. К этому времени состав наших завсегдатаев, постоянных посетителей субботних сборищ, значительно изменился. Многие выбыли за смертью, другие как-то сами собой отпали. Из прежних неизменными остались В. К. Тру-товский, Н. А. Попов и В. В. Постников.?. Н. Опочинин вообще делался нашим завсегдатаем периодически. В этот период он как раз бывал редко, где-то пропадая, большей частью вне Москвы. Зато взамен выбывших появились новые. Как всегда, отец избирал их из числа людей, преданных делу создания его музея и могущих быть ему полезными в этом направлении. Среди этих постоянных посетителей видное место занимали теперь петербуржцы. Из них особенно близкими нашему дому стали А. А. Плещеев и В. А. Рышков.
Александр Алексеевич Плещеев был прямым наследником литературно-журнальных традиций прошлого века. Барин-сибарит, не лишенный наследственного литературного дара, он часто «шалил пером». К этому занятию принуждало его не столько призвание, сколь родство — он был сыном известного поэта?.?. Плещеева. От своего знаменитого отца вместе с несомненным талантом он унаследовал и природную лень, и легкомыслие, и редкую незлобивость и доброту, и безалаберность, и беспечность. Оставаясь журналистом, кем-кем только он не был на своем веку-и актером, и чиновником, и редактором, и коммерсантом — всегда неудачно. Он вечно был в долгах и без денег. Не раз он прибегал к займам у моего отца. Отец, с присущей ему бесцеремонной откровенностью, говаривал при этом:
— Удивляюсь я, Александр Алексеевич, куда вы деньги деваете: конечно, это меня не касается, но недавно ведь книжку свою вторым изданием выпустили, и опять вы без денег!
Плещеев добродушно улыбался:
— Да я сам не знаю, почему я без денег. Дал кой-кому взаймы — очень просили, заплатил кое-какие долги, и денег-то и нету. Это ведь у меня семейная черта. Когда покойный отец получил, нежданно-негаданно, миллион золотых рублей — наследство после княгини Белосельской, этих денег хватило только на год. Купили особняк в Париже, завели свой журнал, лошадей, давали взаем по двадцать тысяч, и вдруг денег нет. Видимо, бессребреность повелась в нашей семье со времен ее родоначальника святителя Московского митрополита Алексея!
Взятое в долг Плещеев всегда возвращал, если не деньгами, то вещами в музей. Балетный отдел музея обязан многими своими экспонатами именно ему.
Кроме преданности музею, отца привлекала в Плещееве его беззаветная любовь к родному русскому балету. Балет, в особенности петербургский, многим обязан Плещееву. Его книга «Наш балет» явилась первым серьезным трудом по истории русского столичного императорского балета. Теперь у театроведов, занимающихся балетом, вошло в моду всячески поносить труд Плещеева: дескать, он-де несерьезен, написан в фельетонном жанре, изобилует описанием юбилеев и подношений, цитирует поздравительные стихи и так далее. Все это верно, но вместе с тем ни один из этих историков театра не станет ничего писать о петербургском балете, предварительно не слазив в книгу Плещеева, которая неизменно стоит у них на видном месте книжного шкафа. Все написанное по этому поводу до Плещеева, даже и наиболее ценное, как, например, большая статья Скальковского, стоит далеко позади его книги.
Плещеев был неплохим рецензентом, но только все его рецензии страдали чрезмерной благожелательностью. Хлестко обругать кого-либо было выше его сил. Он всегда старался найти какие-либо оправдательные обстоятельства для неудачливого или слабого артиста. Впрочем, его рецензии на балетные представления конкурировали в Петербурге с отзывами всесильного когда-то законодателя балетной критики К. С. Скальковского. Это бесило старика, который вместе с положением терял и доходы и существовал благостынями какой-то балерины, которую он всячески рекламировал и которая его третировала.
Однажды из-за Плещеева у моего отца произошла легкая стычка со Скальковским. Из- за какой-то грязной истории старик невзлюбил танцовщицу Ю. Н. Седову и всячески игнорировал ее. Будучи в Петербурге, отец увидал Седову в «Лебедином озере» и попросил Плещеева написать о ней рецензию*. На другое утро отзыв Плещеева появился в газете. В тот же день отец отправился с Плещеевым завтракать к Кюба. Там за столиком сидел Скальковский, с которым отец был шапочно знаком.
— А… а… а! Новый покровитель явился! — съязвил Скальковский и, указывая на Плещеева, добавил: — Я знаю — это дело его рук! Ведь он в вашей власти, что прикажете, то и напишет!
Это был бестактный, публичный намек на то, что Плещеев должен отцу. Отец вспылил.
— Что ж, — ответил он, — не все вам приказывают!
Скальковский покраснел и замолчал. Этот инцидент произошел уже незадолго до смерти Скальковского, когда от его прежнего могущества не осталось и следа. А в свое время самые самоуверенные артисты балета, занимавшие первое положение, по окончании своего номера на сцене с трепетом обращали свой взгляд в первый ряд партера, где в своем постоянном кресле покоилась грузная фигура Скальковского. Если он, лениво глядя на сцену, не спеша
