выпалил свою просьбу отцу с матерью. Мой, очевидно, растерянный и отчаянный вид привел моих родителей в веселое расположение, и они охотно согласились на мою просьбу.
И вот в один жаркий летний вечер, после суеты приготовлений к отъезду у Нового Спаса, мы с Владимиром Васильевичем наконец оказались на извозчике, который не спеша трусил на вокзал. Только тут я узнал, куда мы едем. Наш путь лежал на Брестский вокзал, где мы должны были сесть на поезд, отходивший на Смоленск, и ехать до станции Ярцево, а оттуда пробираться двести с лишним верст на лошадях в город Поречье.
— А по пути, — добавил Владимир Васильевич, — будем с тобой старину искать. Поедем с тобой в третьем классе, ехать-то всего шесть часов, чего деньги-то зря тратить. Да оно и веселее — с попутчиками потолкуем, может, чего интересного и узнаем для себя…
Почтовый поезд, на котором мы ехали, осаждался пассажирами, но у нас билеты с плацкартами были уже в кармане, и мы без труда погрузились в вагон с нашим незатейливым багажом — двумя ручными чемоданами и корзиной с продуктами. Посадка шла долго (мы приехали загодя), в вагон лезли какие-то люди со швейными машинами, мешками, узлами, садились охотники с собаками, рыболовы с удочками. Наконец все это угомонилось и поезд медленно двинулся с места. Было уже темно. Тускло помигивали вагонные свечи. Начали завязываться знакомства и разговоры. Беседа, не задерживаясь, перескакивала с темы на тему, пока окончательно не остановилась на рассказах о вагонных грабежах. Владимир Васильевич, будучи по существу человеком не робкого десятка, панически боялся двух вещей — собак и жуликов. Я с любопытством наблюдал, как постепенно округлялись его глаза, как он после каждого нового рассказа начинал ерзать на своем месте и нервно ощупывать на себе ладанку с деньгами, зашитую у него в подкладке жилета. Неторопливый поезд мерно баюкал, и я скоро прикорнул на своем месте. Сквозь сон я слышал, как какой-то пассажир, внушал Владимиру Васильевичу, что на станции Ярцево буфет держит молодая немка, которая изумительно готовит кофе и превкусные булочки, и чтобы мы их непременно отведали. В следующий раз я уже проснулся от прикосновения Владимира Васильевича, который держал меня за ногу. В окна светило раннее солнышко, и по обочинам сверкала зелень, орошенная обильной утренней росой. Мы подъезжали к Ярцеву — было около пяти часов утра.
На станции дневное оживление еще не сменило ночного покоя. В буфете дежурил полусонный официант, который не проявил никакого интереса к нашему появлению. Владимир Васильевич, с видом местного завсегдатая, немедленно подошел к нему и осведомился, скоро ли встанет хозяйка. Озадаченный необычайностью вопроса от незнакомца, официант сразу проснулся и, ни слова не говоря, исчез за занавеской. Через несколько минут он возвратился, умытый, причесанный, и доложил, что буфетчица уже встала, но занята по хозяйству и скоро выйдет. В скором времени к нам вышла молодая, полная блондинка, и вежливо, с небольшим акцентом, осведомилась, что нам угодно. Владимир Васильевич заявил ей, что еще в Москве он был наслышан об ярцевском буфете, о знаменитых кофе и булочках, и что мы проголодались и надеемся, что она нас угостит произведениями своей кухни. Немочка вспыхнула, самодовольно улыбнулась и, сделав книксен, заявила, что мы будем обслужены наилучшим образом через полчаса. Действительно, через очень короткий срок на столе перед нами появился целый ассортимент блюд. В поезде нас не обманули — все предложенное, а в особенности кофе, булочки и ватрушки, было превкусно приготовлено. Буфетчица стояла рядом и усиленно рекомендовала нам свои изделия. Владимир Васильевич, отдавая дань произведениям ее кулинарного искусства, не тратил времени даром и запасался сведениями, могущими нам пригодиться в дальнейшем нашем путешествии. Так мы узнали имя возницы, которого нам нужно было бы заполучить, лучший маршрут и место необходимого в пути ночлега. Так как время было еще раннее и станционные извозчики еще не прибыли на биржу, то буфетчица отрядила окончательно проснувшегося официанта в поселок, чтобы раздобыть рекомендуемого ею кучера. К концу нашего завтрака перед нами появился долговязый, белобрысый мужик в рыжей суконной, несмотря на лето, чуйке и с кнутовищем в руке. Внешний вид у него был малообещающий, на первый взгляд он казался явно тупым, если не сказать, просто придурковатым. Первым делом Владимир Васильевич спросил у него, как его имя.
Нил, — индифферентно ответил возница. Нил? Так-с! — повторил Владимир Васильевич, — Нил Столбенский, значит. Ну, так вот, братец… И начал излагать ему, куда и как нас надо было везти. Нил стоял молча и слушал. По окончании речи Владимира Васильевича он все так же продолжал молчать, словно ожидая, что ему скажут еще что- нибудь.
— Ну, так как? — принужден был наконец спросить Владимир Васильевич.
Нил шмыркнул носом и заметил:
Что ж, это можно, только я каурую еще припрягу, а то в одиночку-то ехать неспособно, да бабе ска-жу-с!
Сумма вознаграждений — двадцать пять рублей — была определена тут же, с обеих сторон возражений не вызвала, и Нил отправился экипироваться. Через полчаса мы уже выезжали из маленького чистенького Ярцева, держа свой путь на северо-запад.
Ну так вот, брат Нил, помещиков здешних знаешь? — спросил Владимир Васильевич, когда мы покатили по пыльному проселку, словно устланному мягкой мышиной шерстью. Нил снова помолчал, а потом ответил:
— Знаю.
Впоследствии мы убедились, что наш возница отнюдь не был ни глуп, ни малосообразителен, наоборот, его общее развитие и умственные способности были выше среднего, но он отличался совершенно особенной положительностью. Выслушав вопрос, он, по-видимому, сперва молча и старательно изучал его сущность со всех сторон, а затем столь же старательно взвешивал свой ответ, стараясь быть максимально точным и исчерпывающим.
— Хорошо, — проговорил мой спутник, — значит, будет у нас так заведено — ко всем помещикам по пути заезжать. Если там версты три-четыре крюку давать придется, все равно будем заворачивать, а за все это я тебе пятерку прибавлю.
Нил опять помолчал, а через несколько минут спросил:
— Значит, сейчас к Забелле поедем? Это верст с десять отсюда будет.
— К Забелле так к Забелле — вези куда знаешь, наше дело ехать! — согласился Владимир Васильевич, довольный тем, что он оказался понятым, и, обратясь ко мне, добавил:
— Ну, брат, начинаются «Мертвые души»…
Смоленщина в этой своей части не отличается лесистостью. Мимо нас мелькали бесконечные поля с наливающейся рожью и овсом, сменяясь изредка низкорослыми перелесками. В безоблачном небе заливчато звенели неугомонные жаворонки и медленно кружили ястреба. Дали были подернуты сиреневой дымкой просыпавшегося дня, и чистый воздух еще не усиел пропитаться мелкой дорожной пылью. Навстречу, все чаще и чаще, стали попадаться местные аборигены. Все они останавливались на обочине, приветливо кланялись и долгим взглядом провожали наш неказистый экипаж. Как мужчины, так и женщины были одеты в яркие местные костюмы, пошитые из домотка ной материи. Все почти женщины были украшены ожерельями из крупного натурального янтаря и носили в ушах причудливые серьги из посеребренных стеклянных бус, переплетенных яркими шерстяными нитками. Встречавшиеся старухи зачастую курили большие домодельные трубки, немилосердно дымя и оставляя за собой вонючий чад не то паленых тряпок, не то жженого осеннего листа. Как нам удалось впоследствии выяснить, вместо табаку они употребляли какой-то местный корень, не столь ароматичный, сколь, видимо, крепкий. На каком-то перегоне до нас долетели издали чарующие звуки какого-то необычайного инструмента.
