Наташа обогнула кухню и, свернув с тропы, углубилась в лес. Нужно сделать крюк, чтобы выйти к палатке артефактов с той стороны, которую не видно от стола. Ухо уловило хоровой стеклянный звон. Первый тост подняли. Что-то быстро. Обычно Мхат по каждому поводу разводит речи на полчаса. Ладно, главное — все в сборе, и ей никто не помешает.
Она уже видела палатку в просвете между деревьями, когда позади вдруг стал слышен быстро нарастающий треск сучьев. Кто-то ломился через бурелом следом за ней. Наташа прижалась к дереву, но было поздно. Рогачев вывалился из кустов прямо на нее, будто и в самом деле шел, как медведь, по следу.
— Наташка! Стой! — прохрипел он тяжело дыша. Ты куда?!
Он был пьян и страшно возбужден. Чего доброго, еще крик поднимет, подумала Наташа.
— Ну чего вы сорвались, Константин Сергеевич? Сказала же — сейчас приду! Что мне уж и отлучиться нельзя?
Мхат вдруг пошел прямо на нее, широко расставив руки. Даже при своем маленьком росте он теперь точь-в-точь походил на медведя-шатуна.
— Брось, Соловьянова! — взревел он. — Я все про тебя знаю! Давно слежу! Грибы твои, травки — все видел! А сегодня — банкет за пять минут откуда взялся? Ведьма ты! Ведьма, чертовка зеленоглазая! Жить без тебя не могу!
— Что ж вы так орете… — Наташа ловко увернулась от объятий. — Стыдно вам, ученому, такие слова говорить! Люди услышат.
— Люди?! — Рогачев мутно глянул по сторонам. — Вот и хорошо, что услышат! Полюби меня, Наташка! А то всем расскажу, что ты к вазе подбираешься!
— Молчи, дурак! — ахнула Наташа.
— А ваза-то волшебная! — хитро сощурился Рогачев. — На глазах ренеги… регериниру… тьфу! Растет, говорю, на глазах! Знакомая, поди, вазочка-то? Сдается мне, вы с ней из одной глины слеплены! А, Наташка?
Его нужно было немедленно заткнуть. Наташа прекрасно это понимала, но что-то мешало ей просто взять и свернуть ему шею. Давно, слишком давно не приходилось…
— Да ну вас, в самом деле, — машинально говорила она, поглядывая с тревогой в ту сторону, откуда доносился шум банкета. — Больно мне нужна какая-то ваза…
— А чего ж ты здесь делаешь? — зло спросил Мхат, играя не то палача-инквизитора, не то следователя по особо важным делам.
— Ну, на речку пошла, — улыбнулась Наташа. — Упарилась вся с этим ужином, искупаться решила. Не желаете проводить?
Она взяла Рогачева под руку и повела. Трава ложилась им под ноги, лес расступался, и, не сделав, казалось, десяти шагов, они вышли к реке.
— Куда ты меня… — вяло шевелил губами притихший Мхат. — Он хотел оглядеться, но почему-то никак не мог повернуть голову.
— Не надо, не обрачивайся! Ты на меня смотри, милый!
Наташа вдруг оказалась перед ним. Мхат охнул. Она была совершенно голой и манила его за собой. Под ногами захлюпала вода, идти стало труднее. Рогачев опустил глаза и обнаружил, что стоит по пояс в воде.
— Не надо, — прошептал он растерянно. — Я не умею…
— Ну как же не надо, дурачок? — рассмеялась Наташа. — Посмотри! Ты ведь этого хотел?
Она медленно опустилась под воду и, поманив Рогачева пальчиком, легла на дно. Волосы плавно колыхались у ее лица, с губ срывались пузырьки. Сквозь быстро поднимающуюся воду Рогачев видел ее тело все ближе, все яснее, только протяни руку…
— На-та-ша… — проговорил он, захлебываясь, и канул в омут…
Чаша восстановилась почти до половины. Хорошо видна была порядком отросшая ручка. Вероятно, на недостающей половине была вторая, точно такая же. Накхта повернула черепок и прочитала надпись на внутренней поверхности: «Хаман кхаран шибени удрах, та сот уни пхар кадах …». На этом фраза обрывалась.
Понятно, почему Стылый так заботится о тайне языка. Любой человек может прочесть и понять это, а потому чаша не должна оставаться в руках людей. И не останется. Людям ни к чему бессмертие. Слишком много смертей оно принесет.
Накхта решительно шагнула к выходу, но вдруг отпрянула. Полог раздался, и в палатку вошел Миша Симак.
— Человек?! — вырвалось у Накхты. — Почему ты…
Она хотела сказать «жив», но в последний момент совладала с собой и спросила спокойнее:
— Миша? Ты что же так рано ушел?
— Откуда? — глаза Миши беспокойно бегали, словно искали здесь что-то. Лицо его осунулось, нос заострился и побелел, на висках явственно обозначились серебристые проблески. Он словно постарел за этот день лет на двадцать. Видно было, что какая-то неотвязная мысль сверлит его мозг.
Он даже не обратил внимания на то, что первую часть вопроса Накхта произнесла на своем языке. Он уже знал этот язык.
— Я говорю, рано ты с банкета, — сказала Накхта.
— С какого… А, нет. Я там не был…
Чаша в руках Накхты притянула его взгляд, и больше он ни на что уже не смотрел.
— Остракон… — прошептал Симак. — Ты хочешь его забрать?
— Да. — ответила Накхта.
Миша облизнул растрескавшиеся губы.
— Я знал, что за ним кто-нибудь придет… Между прочим, он регенерирует. Совсем маленький черепок был, а теперь…
— Я знаю.
— Кто ты? — спросил Миша, не отрывая глаз от чаши.
— Я Накхта.
— Накхта, — повторил Симак. — Откуда ты пришла?
— Ниоткуда. Я была здесь всегда.
— Ты человек?
Накхта презрительно скривила губы.
— Люди были домашними животными моего народа.
Миша все так же пожирал чашу глазами, не решаясь спросить о главном. Наконец, он собрался с духом.
— Ты можешь прочитать, что здесь написано?
Накхта пожала плечами.
— На это способен даже тот, кто вообще не умеет читать! «Ты станешь неподвластен старости и смерти после того, как отведаешь…»
— А дальше? — жадно спросил Миша. — Ты знаешь, что там дальше?
— Знаю.
— Скажи мне! — он протянул к ней руки. — Скажи!
— Зачем? Такое условие слишком трудно выполнить.
— Я выполню! — крикнул Миша. — Что бы это ни было! Я! Я сделаю все! Говори!
— Нет… — Накхта покачала головой. — Ты уже не успеешь. Жизнь человеческая вообще коротка, а твоя и вовсе оборвалась в самом расцвете. Бедный мой, сумасшедший
