Размазывая по щекам слезы и всхлипывая, Пуговка надела сиреневые с начесом рейтузы и школьное платье. Сложила в зелено-желтый ранец книги, тетради и синюю застегивающуюся сумочку для письменных принадлежностей. Быстро сбегала в туалет и ванную и юркнула на кухню, в закуток между кухонным столом и холодильником, забравшись с ногами на табуретку.
– Сколько раз я тебе говорила, – строго сказала мама. – Не залезай с ногами! Ты же не обезьяна!
– Ну мамочка, можно вот столечко, – Пуговка сложила большой и указательный палец, оставив между ними крохотную щель, – вот стооолечко немножечко я посижу, можно? Ну в последний-препоследний разочек? Ну мамочка? – Она умоляюще посмотрела на маму.
– Ох ты и аферист малой! – Мама улыбнулась и погладила ее по голове. – Ну, сиди, сиди… Только быстренько чай пей, а то времени уже мало остается!
Пуговка что-то утвердительно промычала набитым булкой с маслом ртом.
– Ешь, ешь, а не разговаривай… У тебя сегодня физкультура по расписанию, смотри не забудь спортивные тапочки взять с собой.
Пуговка кивнула.
– Так, ты здесь доедай, а я пойду на работу собираться. – Мама поднялась из-за стола и подошла к окну. – Каждый раз, когда смотрю на девочек, они идут в школу, вспоминаю тебя, Аленушка… А ведь совсем еще недавно ты была совсем маленькой, на руку помещалась, а теперь выросла… Но ты всегда для меня останешься маленькой. – Она подошла и поцеловала Пуговку в щеку. – Ну, все, я пошла собираться. Смотри, чтобы не чудила в школе. Чтобы мне потом за тебя краснеть не пришлось!
– Хорошо, мамочка, – Пуговка помахала рукой. – Пока-пока, я сама дверь захлопну.
Допив чай, Пуговка аккуратно собрала посуду в раковину и вымыла ее теплой водой.
Надев куртку и вязаную белую шапочку, на ходу застегивая сапожки, с ранцем на спине и сумкой, перекинутой через плечо, она быстро сбежала по лестнице.
Школа находилась в пяти минутах быстрой ходьбы.
Пуговка быстро засеменила по оледенелому асфальту, мимо голых кленов, с зависшими в ветвях брошенными гнездами грачей, навесов-тюльпанов с выцвевшими оранжевыми балахонами, кое-где рваными, затихшими, остановившимися, да так и оставшимися в этом морозном утре. Она перешла дорогу по еле заметной 'зебре', с трудом поборов желание перемахнуть через невысокий чугунный забор, со сплетшейся меж собой, как руки, вязью звездочек и кружочков, прошла в узкое межжелезье входа, очутилась на школьном плацу, ровно посредине – между окрашенных алюминиевой краской, сосредоточенно держащей книгу школьницы и юноши, условно запускающего муляж реактивного самолета в зимнее небо. За синим забором спрятался географический уголок: бетонный, глубоко насаженный на анкер исцарапанный непоседливыми мальчишками земной шар, с резко выделенными краской амебами континентов, куб из прихваченных сваркой кусков арматуры, стянутой металлическим щитом с внешней стороны, размеченным шахматной доской, несколько скамеек, вытоптанная земля, амбарный заржавелый замок на ограде, рябина, протянувшая низко ветки с алеющими гроздями.
Пуговка подбежала ближе к забору и увидела возле красных пятен плодов трех снегирей, нахохлившись, сидящих на ветке возле крупной грозди. Ей показалось, что они то и дело подмигивали ей, чуть шевеля своими короткими шеями. Она застыла, пытаясь ухватить взглядом всех трех, улавливая каждое движение, составить их присутствие в мозаику, выстроить это зимнее утро, разговор с мамой, жжение в груди от перцового пластыря, ноги, которые так и хочется почесать (но нельзя, нельзя), вчерашнее глубокое небо в единую и неделимую картину.
Со стороны школы послышался резкий окрик звонка. Очнувшись, Пуговка что есть сил побежала к ее открытым дверям.
– Здравствуйте, Евдокия Семеновна, – на ходу бросила она пожилой техничке, выжимающей из грязной ветоши воду в цинковое ведро.
– Здравствуй, Аленка, – подняла голову техничка. – Опять, басурманка, на урок опаздываешь?
– Опаздываю, Евдокия Семеновна, опаздываю, – засмеялась Пуговка и юркнула на лестницу. Она быстро взбежала по ступенькам на второй этаж и влетела в кабинет.
– Извините, пожалуйста. Алевтина Алексеевна, можно мне занять свое место?
Учительница, сидящая за столом у окна над открытым журналом посмотрела на нее поверх очков.
– Прохорова? Опять вы опаздываете! И что же на сей раз случилось?
– Алевтина Алексеевна… Можно, я… – Пуговка покраснела и начала изучать кончики своих сапог.
– Прохорова! Какова причина сегодняшнего вашего опоздания? – Учительница повысила голос до крика. – Что же вы молчите?! Класс и я хотим услышать от вам объяснений!
Пуговка застыла, опустив голову.
В классе воцарилась полная тишина. Двадцать пять пар глаз были прикованы к ней.
– Ну же! – взвизгнула Алевтина Алексеевна. – Или мне вызвать ваших родителей в школу? Вы этого добиваетесь, Прохорова? Чтобы мы вас на комиссию вызвали? Этого вы добиваетесь?
Пуговка молчала.
– Так… – Алевтина Алексеевна взяла в руки указку. – Вижу, вы не понимаете. Ну, хорошо. – Она резко подошла к ней, стуча высокими каблуками по полу и остановилась, зажав сзади двумя руками указку. – Считаю до трех. Учтите, вам будет только хуже. Раз! – резко и громко проговорила она.
Пуговка втянула голову в плечи.
– Два!
По лицу Пуговки покатились слезы, она мелко задрожала, прижала руки к ушам.
– Два с волосиной!
Пуговка затряслась от беззвучного плача.
– Два с четвертиной!
Алевтина Алексеевна поднесла к лицу пуговки ладонь с поднятыми вверх указательным и средним пальцами и медленно начала поднимать безымянный.
– Два с половиной!
Пуговка подняла вверх лицо и посмотрела Алевтине Алексеевне в глаза.
– Я все скажу! Скажу! – крикнула Пуговка.
– Очень хорошо. – Учительница повернулась к классу. – Перед всеми ребятами, которых ты подводишь своими опозданиями. Ты видишь, сколько мы времени из-за тебя уже потеряли? А они, между прочим, учиться сюда пришли! Говори.
– Я… Я… – запинаясь, начала Пуговка.
– Ну что 'ты'? Что 'ты'? – раздраженно перебила ее Алевтина Алексеевна. – Отчетливей. Мы все хотим знать.
– Я просто… Просто… Я просто засмотрелась на снегирей. – Пуговка закрыла глаза руками.
Голова у Алевтины Алексеевны медленно подалась назад, шея выгнулась дугой, лицо
