зеленом платье, с золотистыми волосами, беленькая и розовая – я хороша, как ангел или как женщина. Мы едем.
Все время я думаю: он женится! Возможно ли? Я несчастна, несчастна не по-прежнему – из-за обоев или мебели, но действительно несчастна.
Я не знаю, как сказать княгине, что он женится (потому что ведь когда-нибудь они все равно узнают это), и сознаю, что лучше сказать самой. Я выбираю момент, когда она садится на диван так, что свет падает сзади меня. Моего лица не видно. «Княгиня, знаете новость (мы говорим по-русски): герцог Г. женится». Наконец! Сказано… Я не покраснела, я спокойна, но что делается во мне, в глубине моей!!!
С того несчастного момента, как эта болтушка сообщила мне этот ужас, я как будто запыхалась, точно пробежала целую версту, – то же ощущение: сердце бьется до боли.
Я играла на рояле с каким-то бешенством, но посреди фуги пальцы мои ослабели и я должна была прислониться к спинке стула. Я начинала снова – та же история; в течение пяти минут я начинала и бросала… У меня в горле образуется что-то такое, что мешает дышать. Раз десять я вскакивала из-за фортепиано; я выбегала на балкон. О, Господи, что за состояние!
Вечером я не могла писать. Я бросилась на колени и плакала. Вошла мама; чтобы она не увидала меня в этом виде, я притворилась, что иду посмотреть, не готов ли чай. И еще я должна брать латинский урок! Какая мука! Какая пытка! Я не могу ничего делать, не могу смириться! Нет в мире слов для выражения моих чувств! Но что меня волнует, бесит, убивает- это зависть: она меня раздирает, злит, сводит с ума! Если бы я могла ее высказать! Но ее надо скрывать и быть спокойной, и от этого я еще более жалка себе. Когда откупоривают шампанское, оно пенится и успокаивается, но когда лишь приоткрывают пробку, оно шипит, но не успокаивается. Нет, это сравнение неверно, я страдаю, я совсем разбита!!!
Я забуду все это, конечно, со временем! Сказать, что мое горе вечно, было бы смешно; нет ничего вечного! Но дело в том, что теперь я не могу думать ни о чем другом. Он не женится – его женят. Это дело рук его матери. [Приписка на полях 1880. Все это из-за господина, которого я видела раз десять на улице, которого я не знала и который даже не подозревает о моем существовании.] О, я его ненавижу! Я не хочу, нет я хочу видеть его с ней! Она в Бадене, в Бадене, который я так любила! Эти прогулки, эти прогулки, эти магазины, где я его видела!
Сегодня я изменила в моей молитве все, что относилось к нему: я более не буду просить у Бога сделаться его женой!
Не молиться об этом кажется мне невозможным, смертельным! Я плачу как дура! Ну, ну, дитя мое, будем же более благоразумны!
Кончено! Ну и прекрасно – кончено! О, теперь я вижу, что не все делается так, как хочется!
Приготовимся к пытке при перемене молитвы. О, это самое ужасное на свете – это конец всего! Аминь!
Суббота, 18 октября. Странное я создание: никто не страдает так, как я, а между тем я живу, пишу, пою. Как я изменилась с этого рокового дня, 13 октября. Страдания постоянно выражаются на лице моем. Его имя уже не составляет благотворного тепла; это огонь, это укор, пробуждение зависти и скорби. Я изведала величайшее несчастье, какое только может случиться с женщиной!.. Горькая насмешка!
Начинаю серьезно думать о своем голосе; я так хотела бы хорошо петь!.. Но к чему теперь?!.
Он был как бы светильником в моей душе, и этот светильник погас. Темно, мрачно, грустно, не знаешь, куда идти. Прежде в моих маленьких неприятностях я всегда имела точку опоры, свет, который указывал мне дорогу и давал мне силу, а теперь я ищу, смотрю, пробую, и нахожу только пустоту и мрак. Ужасно, ужасно, когда нет ничего в глубине души…
Вторник, 21 октября. Мы возвращаемся, когда наши уже обедают и вместо предобеденной закуски получаем маленький выговор от мамы. Милая семейная жизнь входит в свои права. Мама бранит Поля; дедушка перебивает маму, он вмешивается не в свое дело и подрывает в Поле уважение к маме. Поль уходит, ворча, как лакей. Я выхожу в коридор и прошу дедушку не вмешиваться в дела «администрации» и предоставить маме поступать по своему усмотрению. Грешно восстановлять детей против родителей, хотя бы по недостатку такта. Дедушка начинает кричать; это меня смешит; все эти бури всегда смешат меня, а затем возбуждают жалость ко всем этим несчастным, которые страдают только от безделья… Господи, если бы я была на 10 лет старше! Если бы я была свободна! Но что делать, когда связан по рукам и по ногам тетушкой, дедушкой, уроками, наставницами, семьей?.. Целая свита, в тысячу трубачей!
Я говорю таким цветистым слогом, что становится просто глупо… Чем больше я говорю, тем больше хочу сказать. А между тем я не могу вполне выразить того, что чувствую! Я похожа на тех несчастных живописцев, которые замышляют картину не по силам себе.
Вторник, 28 октября. Никогда не понравится мне человек ниже меня по положению; все банальные люди мне противны, раздражают меня. Человек бедный теряет половину своего достоинства; он кажется маленьким, жалким, имеет вид какой-то пешки. Тогда как человек богатый, независимый полон гордого покоя. Уверенность всегда имеет в себе нечто победоносное, и я люблю в Г. этот вид – уверенный, капризный, фатоватый и жестокий; в нем есть что-то Нероновское.
Суббота, 8 ноября. Никогда не нужно позволять заглядывать в свою душу, даже тем, кто нас любит. Нужно держаться средины и, уходя, оставлять по себе сожаление и иллюзии. Таким образом будешь казаться лучше, оставишь лучшее впечатление. Люди всегда жалеют о том, что прошло, и вас захотят снова увидеть; но не удовлетворяйте этого желания немедленно, заставьте страдать; однако не слишком. То, что стоит нам слишком многого страдания, теряет свою цену.
Я думаю, что у меня лихорадка; я необыкновенно болтлива, особенно тогда, когда внутренне плачу. Никто не заподозрил бы этого. Я пою, смеюсь, шучу, и чем более я… несчастна, тем более весела. Сегодня я не в состоянии шевельнуть языком, я почти ничего не ела.
Только теперь, глядя на маму глазами посторонней, я открываю, что она очаровательна, прекрасна как день, несмотря на усталость от всевозможных неприятностей и болезней. Когда она говорит, у нее такой мягкий голос, не звонкий, но сильный, и мягкие прекрасные манеры при полной естественности и простоте.
Я никогда в жизни не видела человека, менее думающего о себе, чем моя мать. Если бы только она побольше заботилась о своем туалете, все восхищались бы ею. Что ни говори, а туалет имеет большое значение. Она одевается в какие-то тряпки, я не знаю, во что. Сегодня на ней хорошенькое платье, и, ей Богу, она очаровательна!
Суббота, 29 ноября. Я не могу успокоиться ни на одну минуту, я хотела бы куда-нибудь спрятаться, далеко-далеко, где никого нет. Может быть, тогда я пришла бы в себя.
Я чувствую ревность, любовь, зависть, обманутую надежду, оскорбленное самолюбие, все, что есть самого ужасного в этом мире!.. Но больше всего я чувствую утрату его! Я люблю его! Зачем не могу я выбросить из души моей все, что наполняет ее! Но я не понимаю, что в ней происходит, я знаю только, что очень мучаюсь, что что-то гложет, душит меня, и все, что я говорю, не высказывает сотой доли того, что я чувствую.
Лицо мое закрыто одной рукой, другой я держу плащ, который окутывает меня всю, с головой, чтобы быть в темноте, чтобы собрать свои мысли, которые разбегаются во все стороны и производят во мне какой-то хаос. Бедная голова!..
Одна вещь мучает меня, что через несколько лет я буду сама над собой смеяться и забуду
