И опять-таки не ругался.
'Кто стоит, тот и солист'
Рихтер был азартный человек. У него вообще была теория – раз мы родились, то должны все попробовать. Как-то он взялся уговаривать меня бросить курить, а я так и не смог это сделать. Спрашиваю его:
– А вы курите или когда-нибудь курили?
Он отвечает:
– Да я и сейчас хочу, дайте мне пару сигарет.
– Зачем сразу пару, я вам по одной буду давать.
– Нет, нет, прямо сейчас!
Взял пять сигарет, вставил их в рот и выкурил одновременно, и еще сказал, что любит, когда до самого нутра доходит – тогда понятно, зачем курить.
А вот еще типично рихтеровская шутка… Были мы во Флоренции с концертами. Висит афиша, а на ней: 'Святослав Рихтер и Юрий Башмет'. Он сказал, что отказывается давать сегодня концерт.
– Почему?
– Потому что должно быть написано 'Юрий Башмет и Святослав Рихтер'.
– Почему? Как? Вы Маэстро, вы – Рихтер! Все правильно, все нормально.
– Нет, – упрямится он.
– Но кто же тогда солист? – спрашиваю я.
– Кто стоит, тот и солист. И должно быть именно так.
Святослав Теофилович был большим умницей, с колоссальной фантазией. Она проявлялась, например, в неожиданности поступков. Однажды мы с ним невероятно загуляли во Франции. Мы от всех убежали, прелестно поужинали, много говорили о творчестве, о музыке. Он потрясающе знал либретто всех опер, все сюжеты. А после ужина сели в машину (я был за рулем) и ночью поехали по его старым знакомым – звонили в дверь, будили – в общем, дурачились. В одном из домов мы сели вместе с ним за рояль и стали импровизировать. Темы, которые предлагал Рихтер, были неповторимы. Я ему предложил, например, музыкально изобразить ощущение акробата в цирке в момент какого-нибудь тройного сальто. А он мне – сон пьяной собаки.
Так мы импровизировали, играли в четыре руки, и забыть это невозможно. А потом на сцене, в концертном зале, он опять превращался в Марса, если хотите.
Альтовая соната с Марсом
Когда я первый раз услышал Сонату для альта и фортепиано Шостаковича, мне даже странным показалось – цитата из 'Лунной сонаты' на струнном инструменте! Стал над ней работать – мурашки по телу. Описать эту музыку невозможно, нет таких слов! Я уже говорил – она требует такой отдачи, что не сразу можно после ее исполнения прийти в себя. Даже Шуберта, даже Шопена можно исполнить как бы немножко 'со стороны', абстрагируясь чуть- чуть, а эту сонату – нет. Берешь смычок, входишь в совершенно особое состояние и оказываешься непосредственно в мире происходящего. Гораздо ближе, чем публика, которая тебя слушает. Ты первый в очереди в чистилище, что-то вроде того.
Святослав Теофилович считал, что из трех сонат Шостаковича – скрипичной, виолончельной и альтовой – эта самая лучшая. Много раз мы играли ее и у нас, и за рубежом. Публика по-разному воспринимает. Тоньше всего – в Большом зале консерватории. Но реакция после исполнения всегда примерно одинаковая: тишина. И непонятно, кто ее нарушит, все боятся. Однажды в разговоре со Святославом Теофиловичем мы сошлись на том, что эта реакция самая верная. Не должно быть никаких 'браво' в первый момент. Так и было в Большом зале…
Сонату тогда мы повторили дважды целиком! Ничего себе 'бис'! Все равно что еще раз вывернуть всего себя наизнанку.
У Рихтера была способность одним словом объяснить очень многое. В третьей части есть место, где рояль перестает играть и альт остается один. В обычном понимании здесь начинается каденция альта. И вдруг на одной из репетиций Святослав Теофилович мне сказал:
– Юра, вы знаете, это скорее не каденция, а тутти.
Так он буквально словом перевернул все, указал на то, что я в темноте, на ощупь, пытался найти, но не успел. Тутти – это значит играть мощно, вместе, 'всем оркестром', без мелких отклонений и каденциозных находок.
Рихтер – выдающийся ансамблист. Наверное, если бы он был актером, то тоже великим. И дирижером был бы потрясающим. Я уже по своему опыту говорю, что малейший импульс, исходящий от партнера, вызывал у него мгновенную реакцию, и притом очень инициативную: он тут же сам что-то предлагал в ответ и ждал твоей реакции, получал ее и так далее. Казалось бы: музыкант с таким ярко выраженным индивидуальным началом, со своим неповторимым почерком… А он был так гибок! И нисколько не подавлял…
Относить его к какому-либо направлению – 'романтическому' или 'интеллектуальному' – бессмысленно. Это тот самый сплав исполнительского мастерства и всех человеческих качеств, который и делал Рихтера великим.
Я никогда не видел его отдыхающим. Он или бешено работал, или устраивал какие-то балы, маскарады. Наверное, именно так отдыхал от рояля. Мог придумать себе экстравагантный костюм на вечер – не задумываясь оторвать рукав от смокинга и пришить на его место белый, задолго до всяких Версаче. Половину лица чем-то накрасить. Он был всегда открыт свежим идеям, но чутье и вкус никогда ему не изменяли. Феноменальные чутье и вкус. Ни малейшего намека на вульгарность. Рихтер был абсолютным воплощением творчества и в жизни, и в искусстве. Трудно даже сказать, где он был артистом, а где – самим собой. Наверное, все-таки изначально артистом, недаром он говорил, что сцена притягивает и диктует свои законы.
Подарит ли природа миру еще одного такого музыканта? Она щедра и одаривает людей набором каких-то исходных данных, но всякий ли может с ними справиться? А Рихтер справился.
Как-то в самом начале знакомства он предложил мне перейти на 'ты'. Сказал:
– Раз люди вместе музицируют, они должны быть на 'ты'.
– Я не могу говорить вам 'ты'. Не получится.
И в самом деле не получилось – ни тогда, ни потом, и я не жалею об этом. Меня всегда коробило, когда к нему кто-то обращался: 'Слава, ты…' А вот с Ростроповичем, например, который тоже сам предложил 'ты', это вышло естественно.
От Рихтера словно исходило какое-то излучение. Я не только на репетициях, не только на сцене с ним общался. Например, мы иногда вместе смотрели кино (он тоже его очень любил). И я ловил себя на том, что смотрю на экран его глазами. Он молчит, ничего не
