раньше этого не было никогда. Я приложил немало усилий, и наконец-то – свершилось. В гастрольную поездку входили такие города, как Бугульма и Альметьевск. Мы с Мишей встретились в Москве на перроне перед поездом, и он сказал: 'Так, Юрик. Единственное, что я хочу тебе сказать, – без чувства юмора туда на гастроли ехать нельзя'.
Я вспомнил его слова, когда мы оказались в Альметьевске и нас, естественно, никто не встретил. Мы сели в газик и поехали: грязные мартовские поля, грязные нефтяные вышки на горизонте и ничего больше. Едем уже два часа, замерзли – печка в газике не работает. В конце концов приехали в город. Шофер говорит: 'Все. Выходите'. Я наивно спрашиваю: 'А скажите, пожалуйста, где отель, куда селят артистов? Вы не знаете?' Он отвечает: 'Так вот он'. На обшарпанном доме перед нами написано: 'Гостиница'. Я говорю: 'Может, есть другая гостиница?' Он: 'Не понимаю, гостиница и есть гостиница!' То есть там нет названия гостиницы, потому что она одна. В номере кран, который должен быть над умывальником, почему-то на полметра правее. Приходилось действовать очень энергично, чтобы вода попадала не на пол, а в раковину. В общем, там много было таких прелестей. Но самую замечательную мы обнаружили вечером. Оказалось, организаторам выгоднее было просто ставить печать, что концерт состоялся, а не проводить его: не платить осветителям, за аренду зала и так далее. Просто поставить печать и оплатить артисту, чтобы он молчал. Это малоприятно, но что делать, ведь не выберешься оттуда до окончания срока гастролей. Короче говоря, мы с Мишей за эту поездку от невероятной скуки вынуждены были восемь раз посетить кинотеатр и восемь раз посмотреть фильм 'Женщина, которая поет' с Аллой Борисовной Пугачевой. С третьего раза это вызывало у нас истерику, мы уже могли цитировать его наизусть, петь. После поездки у нас с Мишей появился позывной: 'О любви не говори, у-у-у!' Бывали, конечно, в наших разъездах и какие-то приятные моменты. Но ужас в том, что ездишь-то десять дней, из которых семь – холостые. И уже начинаешь к этому относиться халтурно.
Вдруг мы оказались недалеко от Красноярска, в городе без названия, под каким-то номером. Концерт в двух отделениях должен был состояться в школе, и мы, памятуя прошлые впечатления, заменили программу. Там стояла Соната Шостаковича, а мы решили сыграть все в одном отделении и какую-то более легкую, доступную музыку. 'Колыбельную' Брамса, 'Павану' Равеля и тому подобное.
И что же оказалось! Это была музыкальная школа, а один из педагогов – абсолютный фанат Шостаковича. Он месяц обучал своих учеников, знакомил с Сонатой Дмитрия Дмитриевича, и они знали ее и ждали, когда мы ее исполним. А мы-то думали, что это никому не нужно! Приняли нас все равно очень хорошо, но педагог нам потом говорил: 'Что же вы натворили?!' Оказывается, он учился когда-то в Москве и знал Мишу лично. Потом мы были у него в гостях. Смешно и грустно…
Считается, что я вошел в историю потому, что был первым альтистом, который дал сольные концерты чуть не во всех культурных столицах мира. До меня этого никто не делал. В Амстердаме, Токио, в Милане в театре 'Ла Скала', в Карнеги-холл в Нью-Йорке, в Мюзикферайн в Вене, в Париже, в Лондоне и, конечно, в Москве и Петербурге.
Все то, что я сейчас перечислил, и то, что я еще не назвал, мы проходили вместе с Мишей. Мы стояли с ним на сценах всех этих знаменитых залов, мы действительно очень дружим. Так случилось, что два раза он ездил со мной в роддом забирать моих детей: сначала дочь, через несколько лет – сына. Когда нам с Мишей выдавали мою дочь Ксюшу, я ее чуть не уронил, потому что врач сказала: 'Ой, какой молодой у вас дедушка!' Дети мои его очень любят и считают членом нашей семьи.
Сейчас мы меньше стали гастролировать вместе, меньше видимся, но это никак не сказывается на наших отношениях. В ответственные моменты он всегда рядом.
Для Миши самое большое счастье – быть по жизни нужным и знать, что впереди концерт и нужно к нему готовиться. Он очень любит работать, и для него важно и необходимо само 'состояние сцены'.
'А зачем вам это нужно?'
Когда я вернулся после победы на конкурсе в Мюнхене, то обнаружил, что Москва об этом не знает. В Мюнхене, где Федор Серафимович Дружинин был в жюри конкурса, мы с ним радовались и праздновали победу, нашу общую победу – мою, его и Мунтяна. А в консерватории об этом никто не знал и никто меня не поздравлял.
Только здесь, в Москве, я понял, как устал. А тут еще из очередной квартиры выгнали. Слава богу, сокурсница разрешила нам пожить у нее месяц, пока она будет в отпуске, а то хоть на улицу. Я забрался в эту квартиру, никуда не выходил, просто отлеживался, отсыпался, смотрел купленный на премию телевизор, слушал пластинки, которые привез из Мюнхена. И вдруг раздается телефонный звонок: 'Здравствуйте, с вами говорит Гидон Кремер. Поздравляю с победой на конкурсе, и у меня есть к вам предложение – вы не могли бы принять участие в премьере фортепианного квинтета Альфреда Шнитке и затем записать это произведение?' Я с радостью согласился. Пришел на первую репетицию. Честно говоря, сначала не понял, что там происходит. Но в тот же вечер поймал себя на мысли, что все время внутренне проигрываю эту музыку. Вскоре я был уже по уши влюблен в это произведение. Несколько дней длились очень интересные репетиции, потом – запись.
Но беда в том, что запись этого квинтета совпадала с моим выездом на первые гастроли в ФРГ вместо Баршая с Московским камерным оркестром. Мы не успевали дописать, а была пятница, и нужно было получить всяческие документы, билеты, паспорт. И все это в Госконцерте – до окончания рабочего дня. Тут Гидон сказал мне:
– Знаешь, давай будем писать смело до пяти, а потом я с тобой поеду, поскольку ты не знаешь – как и что, а я все там знаю и быстренько помогу тебе оформить.
Так и было…
Мало того – у меня еще и фрака не было. А по фигуре, по длине рук единственный, у кого можно было одолжить фрак, – тот же Гидон – он худой, и у него длинные руки. Он сказал:
– Да-да, конечно, я дам тебе фрак, у меня их два, заезжай сегодня попозже.
Жил он на Ходынке. Когда я приехал, еще у двери услышал звуки скрипки – он занимался. Буквально на минуту Гидон остановился в дверях, открыл мне и тут же, продолжая играть, сказал:
– Вот здесь, в комнате, я приготовил все, ты возьми.
Я взял, примерил – замечательно! Потом он говорит:
– Ну, давай чаю выпьем, я сделаю паузу на пятнадцать минут.
Мы стали пить чай – очень быстро, нервно, потому что он был увлечен работой, находился в творческом процессе. Но я все-таки спросил его совета, как впервые выезжающий в длительную гастрольную поездку, как там себя вести.
– Первое, – сказал он, – ты должен обязательно обедать каждый день в ресторане, твоя фамилия указана на афише, ты стоишь, сам за себя отвечаешь – и ты должен быть в полном порядке. В оркестре, если кто-то себя плохо чувствует, он сидит, он может не так уж замечательно сегодня играть, не с полной отдачей, в общем большой разницы не будет. У тебя другое. После обеда желательно час спать или отдыхать. Каждый день! Это восстанавливает силы и нервную систему. Второе – никаких взяток и подарков в Госконцерт по возвращении.
Не скрою, считалось, что весь Госконцерт на этом стоит. Артисты ездят именно те, кто
