предательская капелька пота безжалостно щекочет самый кончик носа. У меня нет сил смахнуть ее. Язычок пламени на фитиле «катюши» трепыхается, отчего изломанные тени бойцов подпрыгивают и качаются из стороны в сторону.
Наконец, я делаю вдох такой глубокий, что при всем желании не мог бы сказать ни слова. «Нет, так не годится», — думаю я и выпускаю часть воздуха через нос.
— Это все Сережка… — вырвалось у меня.
Бойцы смеются, о я чуть не плачу. Но надо выдержать испытание.
— Он ведь начал: гранаты притащил… — Вспоминаю, что надо называть товарищей только по фамилиям. — Подюков, то есть, — поправляюсь я задним числом.
Опять смешок. Но я уже не сжимаюсь в комок. Даже самому улыбнуться захотелось.
— Вот мы и смазали по нему. Товарищ Семушкин помогал… прикрывать… и товарищи тоже.
Теперь уже смеялись все, включая комиссара и Федосова.
— Разрешите быть свободным, товарищ комиссар?
— Хорошо, идите, товарищ Быков!
Я опять занимаю позицию за спиной дяди Никиты. Кто-то еще говорит, но я уже ничего не слышу. Теперь перед Сережкой у меня козырь: я произнес речь!
Вскоре мы расходимся и посылаем в «штаб» постовых. Подюкова я толкаю в бок и говорю:
— Я ораторствовал. Ничего, получается. Если тебя заставят, — советую я, — не тушуйся. Это просто: режь напрямик и все.
Хотя у нас на позиции темно, но я чувствую, что он смотрит на меня с недоверием.
Я встаю у окна, он уходит.
Поздно ночью мы слышим над собой шорох.
— Бродячие кошки, — тихо говорит Семушкин.
Но через несколько минут шорох повторяется. Нет, это не кошки. Кто-то ступает тяжело и неосторожно.
— Командиру сказать надо, — советую я.
Дядя Никита трогает за плечо Сережку, который дрыхнет в углу, свернувшись кренделем.
— Зазря не будем беспокоить лейтенанта, — решает наш старшой и мы соглашаемся с ним. — Вот что, робята: разведать надо. Ежели опасность какая — нам и быть в ответе.
— Темно ведь, — спросонок мямлит Подюков. — Не разберешь.
— Ракетницу прихватим!
Дядя Никита остается охранять позицию; мы с Сережкой берем заряженную ракетницу и, держась друг за друга, направляемся к пробоине, через которую уже лазили наверх. Осторожно перешагиваем через завалы и разный хлам. Хотя мы давно считаем себя закаленными воинами, все же как-то неприятно и немного жутко идти навстречу опасности.
Вот и дыра. Лестницы почему-то нет на своем месте. Вероятно, убрали или отшвырнуло разрывом. Мы шарим по углам.
— Вот она, — шепчет Сережка.
Я подхожу к нему, и мы вместе поднимаем лестницу. У Подюкова карабин, у меня только ракетница.
Лестница шаткая и ненадежная, но довольно широкая.
— Давай я, у меня карабин.
— Сперва осветить надо.
— Тогда лезем вместе, — не унимается Сережка.
— Лестница не выдержит!
— Выдержит, — уверяет Подюков и ставит ногу на первую ступеньку.
Я нервничаю и отталкиваю его плечом.
— Тише!
— Сам тише!
Наконец мы втискиваемся на лесенку оба и поднимаемся на две ступеньки. Лестница трещит и качается.
— Если загремим, я тебе голову оторву, — обещаю я.
Все это мы говорим шутя, чтобы скрыть друг перед другом волнение.
Я ухватываюсь за расщепленную балку, которая торчит в дыре, и всовываюсь туда по пояс. Подюков сопит и встает рядом.
Мы несколько минут всматриваемся в темноту. Силуэты развалин кажутся нам живыми. Но шороха мы больше не слышим.
— Видишь, — толкает меня в бок Сережка и высовывает карабин.
— Где?
— У третьего окна.
Теперь я вижу. В пролете окна что-то чернеет.
— Фриц!
— Тише!
— Ракету давай!
— Тише, дьявол! Может, наш.
Человек ступает на подоконник и жестикулирует руками. Догадываемся, что эта жестикуляция — условный сигнал. Теперь мы ясно различаем квадратную каску врага.
— Офицер! — шепчет Сережка.
— Давай сразу. Ты стреляй — я ракету пульну.
— Давай!
Куда бы выстрелить? Пробоина в потолке второго этажа светлеет в стороне. Нет, не попасть. И в самую последнюю секунду я решаю стрелять в то окошко, где стоит враг.
— Пли! — командует Подюков.
Два выстрела, фосфорический отсвет ракеты на спине врага, дикий вопль и наше падение — все это происходит почти одновременно. В самое последнее мгновение я замечаю, как немец перекувыркнулся с подоконника вниз. Лестница с треском валится рядом с нами.
Встревоженные шумом, оба крыла открывают огонь. Кто-то бежит по коридору.
— Кто здесь? — узнаем мы голос Федосова.
— Мы, — пыхтит Сережка.
— Что там такое?
— Фрицы, товарищ лейтенант!
— Где фрицы?
— Только один был, и того больше нет, — поднимаясь, поправляю я Сережку.
— Говорите толком, где?
— Там, — Подюков машет на потолок. — Мы его поджарили маленько.
Федосов встревожился.
— Вот куда лезут, гады. Ладно, — задумчиво говорит он. — Идите по местам, други- приятели!
Он уходит в правое крыло, мы плетемся на свою позицию, ощупывая ушибленные места.
Наше командование не ошиблось. Основной удар противник направляет на
