работал слугой в доме, в обязанности которого не входило подавать на стол? Мистлер ни разу не встречался с господином Уильямсом, но теперь припоминал, что, кажется, несколько лет назад Анна говорила, будто бы муж ее занят в бизнесе по производству плавательных бассейнов где-то в Хоуб-Саунде.
Их брак, один из тех ранних и быстро отцветающих браков, в которые часто вступают люди на первом году после переезда в Нью-Йорк, был подобен автокатастрофе, которая случается с молодым человеком сразу после окончания колледжа. Они даже не успели толком насладиться обществом друг друга, на смену мужу стали приходить все новые, самые разные мужчины, которых Анна называла своими компаньонами. Да и мог ли этот обустройщик пляжей быть объектом сексуального вожделения? Вряд ли. Он приходил домой рано, молча смотрел телевизор и терпеливо дожидался, пока последний гость не покинет их дом. И пока Анна не войдет в спальню, роскошно раскинется на постели и не сбросит туфельки. О, Мистлеру был хорошо знаком этот жест. Хотя ему всегда казалось, что Анну уже давно не интересуют такого рода послеобеденные развлечения.
В гостиной он заметил новое лицо — молоденькую женщину с прямыми каштановыми волосами и без следа косметики на лице, все остальные были, как выразился бы отец Мистлера, все те же, те же, только еще больше. И поскольку Фиби Гэнсворт нигде не было видно, а ведь именно она должна была составить пару Тони Гэнсворту, Мистлер сделал вывод, что, очевидно, Анна пригласила девушку для равновесия за столом. Возможно, Гэнсворты разругались, и Клара заранее знала об этом, но почему тогда ничего не сказала ему, Мистлеру?
С Тони они не виделись целую вечность. Надо сказать, изменился он далеко не в лучшую сторону. Волосы, некогда каштановые, как у этой молоденькой незнакомки, приобрели грязно-серый оттенок, свисая длинными космами, и, что самое противное, были собраны сзади в маленький конский хвост. Гэнсворт поднялся пожать Мистлеру руку, и тот мельком отметил, что на ногах у него бельгийские черные замшевые ботинки — Мистлер-старший называл такие шлепанцами для борделя — и что надеты они прямо на босу ногу, без носков. Нет, несомненно, то был особый шик, несколько лет назад такая манера носить обувь была в ходу у богатых молодых мужчин. Наряд довершали просторный, какой-то слишком уж английский синий блейзер и желтовато-коричневые брюки. Что хотел сказать этим старый дурак, одевшись на нью-йоркскую вечеринку так, точно она должна была состояться на пляже? Мистлер просто представить не мог, чтобы чувствительная к мелочам и деталям Фиби могла выпустить мужа из дома в таком виде, одетым как какой- нибудь персонаж из романа Тома Вулфа. Или же она потеряла всякую власть над мужем, или действительно в их отношениях наступил серьезный разлад.
Моя подруга Лина. Вы не знакомы? Как поживаете, как дела? Гэнсворт протянул длинную руку и слегка коснулся каштановых волос девушки. А потом привлек ее к себе.
Нет, не думаю, что знакомы.
Мистлеру не хотелось отвечать на второй вопрос. Гэнсворт обладал особым даром вызывать человека на откровенность. И ответ типа «благодарю вас, очень хорошо» его вряд ли бы удовлетворил. Гэнсворту действительно хотелось знать, как поживает и чувствует себя Мистлер.
А вот мистера Мистлера я знаю. По снимкам из Бургундии, где вы поднимались на воздушных шарах. И еще по этой вашей кампании, рекламирующей косметику «Лав»! Потрясающе! Знаете, Анна посадила нас рядом. Я просто в восторге!
Очень мило.
Сам Мистлер предпочел бы сидеть за столом рядом с Анной или уж на худой конец с Фиби Гэнсворт. Ведь он знал Фиби целую вечность. Было в ее манерах нечто от маленькой своенравной и непослушной девчонки, отчаянной сорвиголовы, готовой на все, что ему почему-то всегда нравилось. Однако именно это качество заставило его в свое время обходить Фиби стороной, давно, еще в те дни, когда она была молода и достаточно привлекательна. Наверное, его решили не сажать рядом с Анной просто потому, что он был слишком уж давним ее другом. Или его все же посадят между Анной и этой сверх меры впечатлительной Линой, чью фамилию ему даже не удосужились назвать?..
Впоследствии выяснилось, что именно такую рассадку запланировала Анна, но это уже мало что значило. Все равно он в такой обстановке не сможет открыться ей, своему старому другу, поговорить о Кларе и Сэме. Разве что дождаться, пока не уйдет последний гость? А что, если выяснится, что тот, второй Томас, дожидается того же, хочет остаться наедине с Анной?
По правую руку от хозяйки расположился Реймонд Вейс, один из ее авторов, литератор, прочно обосновавшийся в Верхнем Вест-Сайде, чьи недавно опубликованные в ее издательстве работы были отмечены в ежедневном обзоре «Нью-Йорк таймс». Там их назвали «катастрофическим примером помутнения разума и полного отсутствия таланта». В то время как в «Таймс бук ревью» знакомый романист того же этнического происхождения и проживающий чуть не по тому же адресу, чья книга должна была увидеть свет осенью, решил проблему, заняв большую часть отведенного для его статьи пространства высокопарными рассуждениями о том, как сложно на протяжении столь долгой писательской карьеры поддерживать себя, что называется, в тонусе. Впрочем, не важно: решать в конечном счете все равно читателям, а уж они-то наверняка поставят книгу Вейса вторым номером в списке бестселлеров.
Вообще-то вся вечеринка была затеяна в честь Вейса, оставалось лишь дивиться удаче и мужеству Анны, лишний раз доказавшей, что она умеет постоять за интересы друзей. Да и кто посмел бы упрекнуть ее в том, что она концентрирует внимание на лошадке, которая только что выиграла забег? Время от времени она оборачивалась к Мистлеру, стараясь втянуть его в разговор с Вейсом. Мистлер воспринял эти сигналы правильно. Он просто обязан был сказать несколько слов о новой книге, которой не читал, а также о ее предтечах, равно ему неизвестных. Но отсутствие знаний не проблема. Анна уже давно внушила ему, что последнее, что хочет слышать автор в подобных обстоятельствах, — так это чисто литературное мнение Мистлера, его критические замечания, пусть даже выраженные в самой почтительной форме.
От него всего-то и требуется, что сказать, как восхитило его умение Мастера создать характеры, наделенные необычайной живостью, — и в этом новом романе, и во всех остальных. Этого более чем достаточно. Он применил золотое правило Анны и тут же увидел, как Вейс так и расцвел в улыбке, добродушно и радостно закивал в знак согласия, что свидетельствовало о полном отсутствии скромности. Ну, вот и достаточно.
Гэнсворт сидел по другую сторону стола, по правую руку от дамы — литературного агента Вейса. Такой же старой кошелки, как и сам Вейс. Однако, похоже, Гэнсворт наслаждался ее обществом и был доволен всем и вся. Ну и слава Богу, тем лучше для него.
Сколько знакомых лиц — и живые, и бесчисленное множество тех, кто уже ушел в мир иной. Отец, мать, tante[7] Элизабет, ну и, разумеется, старый Сэм Эбторп. Они были единой семьей, вместе с дедами и бабками, хотя последние умерли, когда он был еще ребенком и ходил в школу, но это не важно. Гарри Ловетт. Смутные призраки друзей матери и отца, все они по большей части умерли еще во Флориде, уходили по одному, тихо и незаметно, освобождая от обязанности посещать их поминальную службу.
Сирс, его лучший школьный друг, он погиб в автокатастрофе, ехал домой после обычной традиционной выпивки в гольф-клубе, и его машина врезалась в дерево. Об этой новости ему сообщил брат Сирса по телефону. Тогда он прикрыл микрофон ладонью, обернулся к Кларе и сказал: это Дик Сирс. Только что сообщил мне, что Джордж погиб. В автокатастрофе. И она, естественно, взяла трубку и тоже выразила свои соболезнования. Уоррен, товарищ по колледжу, чей дом был виден, если смотреть через бухту Наррагансетт с лужайки, что перед домом в Крау-Хилл. Он скончался совсем недавно от сердечного приступа. Смотрел, как его маленький сын, плод третьего брака, играет в песочнице, которую Уоррен в тот уик-энд сам устроил ему на лужайке в поместье, принадлежавшем семье на протяжении ста пятидесяти лет. Смотрел, а потом упал и умер.
А сколько их еще!.. Чтобы вспомнить всех, придется пересмотреть школьные альбомы и снимки выпускников колледжа. Список обычно размещался на обратной стороне: «На память о…» Кажется, это покойный Джордж Эпли из книги Маркванда говорил, что не боится умирать благодаря знакомству со многими уже умершими епископами, а стало быть, уверен: на небесах его ждет самое блестящее общество. Стоит ли искать эту цитату? Наверное, нет. Лучше уж помнить о том, что трое прелатов, его знакомых, все еще живы. Но в подобном подходе есть своя ценность, это несомненно. Ему не придется быть там пионером, тропа уже давно проложена и хорошо утоптана. Тут он почувствовал, что лицо его словно окаменело. И быстро постарался изобразить приятную улыбку.
