— Защищать закон, — сдержанно ответил я на его горячую филиппику. — И общество. Между прочим, не только от обвинительного, но и от освободительного уклона. Да-да, уважаемый Валентин Борисович, освободительного тоже. Он стал разрастаться, как бурьян. И еще неизвестно, что страшней. Впрочем, это все равно, как если бы медики спорили, что лучше: чума или холера.
— Странные речи слышу от вас, — покачал головой секретарь. — Словно вы не смотрели по телевидению первый Съезд народных депутатов и прессу не читаете…
— Читаю. Лучше, мол, освободить десять виновных, чем осудить одного невиновного…
— А вы не согласны?
— В отношении людей никакая арифметика не подходит, — сказал я. — Хотелось бы задать вопрос сторонникам формулы, которая, как я понял, вам так нравится. Лучше ли будет обществу, если десять избежавших наказания убийц отправят на тот свет десятки ни в чем не повинных граждан?
— Не надо, — поморщился Голованов. — Не надо стращать. Сколько лет нас стращали и под этим видом оправдывали массовые аресты и уничтожение миллионов честных людей. Время винтиков прошло. Теперь никаким абстрактным теоретизированием нельзя прикрывать осуждение хоть одного, слышите, одного-единственного безвинного. Это трагедия! В этом вы хоть солидарны со мной?
— Солидарен, — кивнул я. — Но почему именно сейчас? Всегда была трагедия!
— Но сейчас особенно. За каждую такую трагедию взашей нужно гнать следователя, прокурора, судью! — распалялся Голованов. — Судить, всенародно! Чтоб другим было неповадно. Не так ли?
— Не будем обсуждать очевидное, — сказал я. — Но хочется заметить и другое: как всегда, мы перегибаем палку. Сейчас, может быть, надо больше думать о другой болезни, охватившей правоохранительные органы, — перестраховке. Это может обернуться страшной бедой для общества. Прежде всего резким ростом преступности. Что, кстати, уже видно невооруженным глазом. Один только пример. Вдумайтесь: из ста взяточников сегодня привлекается к ответственности лишь два!
— Откуда у вас такие цифры? — мрачно посмотрел на меня секретарь.
— Данные специалистов опубликованы, — ответил я. — Есть и другие показатели, не менее тревожные. Из правоохранительных органов скопом уходят квалифицированные кадры. Как правило, самые опытные и принципиальные. Боюсь, Валентин Борисович, если так пойдет и дальше, люди, чьи права и жизнь станут охранять такие, кто только думает, как бы подольше усидеть в своем кресле и оградить, простите, задницу от ударов прессы и начальства, пошлют нас всех подальше и сами возьмутся за борьбу с преступниками. Как это сделали в Горьком и других городах, где созданы рабочие отряды самообороны. Не хотел бы я дожить до этого…
— Ой, Захар Петрович, вы все время пытаетесь уйти от конкретного разговора. Скажите прямо: против Киреева есть доказательства или нет?
— Следствие ведет Прокуратура РСФСР, — показал я на Чикурова, не желая ущемлять его компетенцию.
— Ну и что вы скажете? — обратил свой начальственный взор на Игоря Андреевича Голованов.
— К сожалению, ничего. Тайна следствия, — развел руками Чикуров.
— Тайна?! — аж привскочил с места Валентин Борисович. — От партии? Вы… Вы понимаете, что, где и кому говорите?
— Понимаю, — сдержанно ответил Чикуров. — Но, во-первых, вы — это еще не партия, а во- вторых…
Но Голованов не дал ему закончить:
— Извините, товарищ следователь, в таком тоне продолжать беседу с вами я не намерен. Можете быть свободны.
Игорь Андреевич спокойно поднялся и, ни слова не сказав, покинул кабинет.
Все произошло так неожиданно и быстро, что я сразу и не сообразил, как реагировать. Тоже было поднялся, но секретарь остановил:
— Погоди. — Он зачем-то стал выдвигать и задвигать ящики стола, перебирать бумаги. — Ну и тип! Таким дай власть, дров наломают — страшно подумать! — все еще не мог прийти в себя Голованов.
— Ты тоже был не на высоте…
Говоря по правде, мне хотелось сквозь землю провалиться от только что разыгравшейся сцены.
— Своего защищаешь? — мрачно заметил секретарь.
— Этика есть этика.
— Всяк сверчок знай свой шесток! А товарищ зарвался. Кому он подчиняется?
— Прокурору республики.
— Понятно — многозначительно проговорил Голованов и снова принялся что-то искать. — Вот, — с облегчением сказал он, извлекая из завалов на столе листок.
Валентин Борисович встал, достал из холодильника, искусно скрытого в стене, бутылку боржоми, налил мне и себе.
— Охладимся… — перешел он на доверительный тон. — Послушай, Захар, ты ездил на прошлой неделе в Синьозеро?
— Да, забрал жену и дочь. У мамы гостили… Был всего субботу и воскресенье.
— А не надорвался? — усмехнулся секретарь.
— Не финти и выкладывай начистоту.
— Ладно, — вздохнул Голованов, вертя в руках стакан с играющей пузырьками минералкой. — Признайся, церковь помогал строить?
«Вот он о чем», — подумал я, а вслух сказал:
— Так она построена давно. Лет полтораста простояла. А когда рушили ее, каюсь, приложился к этому позорному делу. Одно хоть как-то утешает — несмышленышем был. Дурак, одним словом. А ведь меня там, оказывается, совсем младенцем бабка крестила. Мать наконец-то открылась…
— Тише ты! — цыкнул Голованов, испуганно оглянувшись, хотя мы были одни.
— Из песни слова не выкинешь, — развел я руками.
— Ну, за бабку ты не в ответе, а вот за свои теперешние проступки… — Валентин Борисович осуждающе покачал головой.
— Договаривай, договаривай.
— Это ты ответь: было?
— Было. Только не то, что ты думаешь. Помогал строить. Но не церковь, а склад. Колхозный.
— Э-эх! — постучал он глухо кулаком по своему лбу. — Ты в своем уме! Коммунист, областной прокурор, депутат!.. Склад-то нужен был, чтобы церковь освободить. Хочешь не хочешь, а вывод один: с попами связался.
— Этак можно договориться до черт знает чего! — разозлился я. — Лучше скажи, кто на меня телегу накатал.
— Не на тебя. На Якова.
— Твоего брата?
— Ну да! Жахнули прямо в ЦК, зам партийного секретаря возглавил кампанию за возрождение религии в колхозе. Так и написали. Яшку — в райком. Он сдуру и ляпнул: а чего такого, вон Измайлов повыше сидит и тоже строил. Первый секретарь райкома, лопух, нет чтобы посоветоваться со мной, звякнул по инстанции. Ну и засветил тебя. Видишь ли, бдительность проявил. Выслуживается, подлец…
— Мало ли еще карьеристов и дураков, — отмахнулся я. — Если на всех обращать внимание!.. Да и время вроде другое.
— Не скажи, — протянул Голованов, пристально глядя на меня. — Объяснение-то тебе придется писать.
— Что ж, напишу.
Секретарь зачем-то помедлил, открыл новую бутылку боржоми.
— Хочется тебя выручить, — проговорил Голованов со вздохом. — Очень. Ведь могут такую бодягу развести — не отмоешься. Что ли, взять на себя грех, замять? — многозначительно проговорил он. — Но уж больно ты негибкий. Напролом всегда прешь.
— Что ты имеешь в виду?
— Не пойму, что тебе Киреев? Карьеру на его несчастье хочешь сделать?
