Фадей Борисович начал его торжественней обычного.
— Товарищи, собрал я вас, можно сказать, по очень приятному поводу. Вышестоящие инстанции решили, что коллектив нашего предприятия заслужил того, чтобы о нем рассказали по нашему областному телевидению. Будут снимать фильм.
Заремба поправил галстук и, оглядев присутствующих, спросил:
— А ведь наши рабочие действительно заслужили это, не так ли? — И, не дожидаясь ответа, сказал: — Так! Именно! Мы с вами, если можно так выразиться, только мозг. Даем направление. Но, сказать по чести, товары для народа творятся руками простых тружеников фабрики. Им и хвала. Им и спасибо.
Тихо шумел кондиционер, в комнате стояла тишина. Даже фикус, стоявший в углу, казалось, прислушивался к словам директора.
— А теперь разрешите представить вам Флору Юрьевну Баринову. Заремба указал на девушку в ослепительно белой кепочке с крошечным козырьком, очень мило сдвинутой набок, в шелковой блузке и синих атласных брючках, присобранных на щиколотках. На ногах у нее были кроссовки, в руках — блокнот и шариковая авторучка. Через плечо висел фотоаппарат.
Баринова чуть приподнялась со стула.
— Представитель областной телевизионной студии, — продолжал Фадей Борисович. — А это наш главный специалист — Герман Васильевич Боржанский…
Лет пятидесяти пяти, с крупной головой, рыжей бородой и потухшей трубкой в зубах, Боржанский, не вставая с места, чуть улыбнулся и поправил:
— Главный художник.
— А дело у нас какое? Художественное, — заметил директор.
Баринова что-то чиркнула в блокноте.
— Начальник специального экспериментального цеха, мы это подразделение обычно называем СЭЦ, для краткости, — объяснил Заремба, Евгений Иванович Анегин. Лихой казак и прекрасный организатор производства…
Начальник цеха, с которым в свой приезд беседовала Гранская, поднялся и вежливо поклонился.
— Вот это да! — восторженно вырвалось у девушки. — Просто превосходно! Онегин, Пушкин, творчество! Представляете, как это можно будет обыграть?!
Начальник СЭЦ пробасил:
— Только не Онегин, а Анегин.
— Все равно, — сказала Баринова, и ее авторучка забегала по бумаге. Зритель сразу запомнит… Первая находка!
— Завтра вы сможете сами познакомиться с другими нашими командирами производства, — повернулся к девушке Заремба. — Вы просили меня об этом, не так ли?
— Да, да, — ответила Баринова.
— А сейчас перед вами люди, которые осветят наше главное направление. Стратегию, так сказать, и тактику!..
— Из какой вы редакции? — поинтересовался Боржанский, посасывая чубук трубки.
— Общественно-политической. — Видя, что ответ не совсем удовлетворил главного художника, Баринова поспешно сказала: — Я хотела бы пояснить. Вернее, познакомить со своим замыслом…
— Простите, — перебил ее Фадей Борисович, — мы все здесь люди творческие… Чтобы было меньше официальщины, прошу, — указал он на кресла под фикусом.
Там Заремба говорил и с Гранской.
Все разместились за журнальным столиком. Секретарь директора принесла кофе. Разливал его Фадей Борисович.
— Извините, — сказал он, отваливаясь на спинку своего массивного кресла, держа дымящуюся чашечку, которая в его здоровенной руке выглядела наперстком. — Мы вас слушаем.
— Благодарю… Вы не совсем правильно выразились, Фадей Борисович. Это будет не фильм… Вы все, надеюсь, смотрите передачу «От всего сердца»?
— Не пропускаю, — кивнул Заремба.
— А как же! — подхватил Анегин.
Боржанский промолчал.
— Ее у нас в области делают по образу и подобию Центрального телевидения. Там «От всей души» ведет Валентина Леонтьева. Знаете?
На сей раз ее собеседники кивнули одновременно.
— Я считаю, слепо копировать ЦТ — не творческое дело! Нужен свой подход. У меня даже был спор с главным редактором студии. И я его убедила…
— Я тоже всегда за творческий подход, — солидно заметил Заремба, ставя пустую чашку на стол. — Идея должна быть одна, а решение… Здесь мы с Германом Васильевичем, — кивнул он на Боржанского, — и Евгением Ивановичем, — поклон Анегину, — вот так! — И директор прочно сцепил пальцы рук.
— Как раньше решалась передача? — горячо продолжала Баринова, ободренная словами директора. — Съемки в зале. Сидят люди, в орденах и медалях, смотрят на вас с экрана… Ведущий произносит слова. Пускай душевные, хорошие. Но ведь нам хочется увидеть этих людей за станком, дома, за любимым увлечением… Так я мыслю?
— Безусловно, — кивнул Фадей Борисович. — Мало мы показываем наших тружеников среди друзей и близких.
— На отдыхе, в конце концов! — все больше загоралась Баринова. И хотя в кабинете было прохладно, на ее остреньком, с веснушками носике заблестели капли пота. Темно-каштановые волосы, подстриженные под французскую певицу Мирей Матье, все время колыхались от резких движений хозяйки. — Вот это будет достоверно! Понимаете, я, зритель, тогда поверю. Не поверхностно увижу людей и их производство, а изнутри. Надо идти от индивидуальности каждого человека.
— Изнутри — это хорошо, — довольно закивал Фадей Борисович. — Человек никогда не подведет. Фигурально выражаясь, люди — наше главное богатство.
— Передача о вашей фабрике будет экспериментом, — с волнением продолжала Баринова. — И поэтому я согласилась быть автором сценария. Но чтобы сценарий и передача получились такими, как я задумала, мне нужно вплотную познакомиться с коллективом, его производством, бытом, узнать поближе людей, проникнуться волнующими их проблемами. — Баринова замолчала, подумала, внимательно посмотрела на собеседников и сказала: Чего греха таить, обычно мы, телевизионщики, скучно, стереотипно снимаем производство. Приезжает наша телевизионная группа во главе с режиссером на предприятие. Где, что? Кого снимать? Иванова, Петрова, Сидорова? Пожалуйста. Причешут, пригладят героя передачи, сунут в руки текст — и застрочила камера… Уехали, смонтировали, и очередная, простите, постнятина готова. Портрет на витрину… А мне нужен настоящий Иванов, Петров, Сидоров! Не причесанный! С его человеческим нутром, с его прошлым и настоящим. Я должна знать, чем он дышит! Что у него? Может, огородик, может, голубятня…
— Во-во, сам гонял в детстве, — обрадовался Заремба. — Два пальца в рот — за пару кварталов слышно…
Боржанский, едва улыбнувшись и бросив взгляд на могучую фигуру своего начальника, заметил:
— Не скромничайте, Фадей Борисович. Ручаюсь за все пять…
— Возможно, — без улыбки согласился Заремба. — Знатно свистел.
— А сейчас? — поинтересовалась Баринова. — Ой, простите, я имею в виду не свист, а голубятню…
— Годы не те, — вздохнул директор. — Но мы найдем вам голубятника. Он посмотрел на Боржанского. — Механик у нас, кажется, из пошивочного?..
— Я не конкретно, — сказала девушка. — Любое хобби…
— Если надо — будет и хобби! — твердо пообещал Заремба.
— Повторяю: я должна проникнуться духом коллектива, подышать с ним одним воздухом, — самозабвенно говорила Баринова. — Чтобы зритель видел не только то, что в кадре, но и ощущал, что за кадром. И поэтому я должна пожить среди людей, которых предстоит показать на экране…
— Вы совершенно правильно ставите вопрос! — поднял палец Заремба. Злободневно, в свете
