— Везет же, — невольно вырывается у меня.
— Вчера играл — проиграл, сегодня — выиграл.
Мы уже в минусах на пятьсот рублей, я заглядываю в карты грузина и вижу, что если сейчас Жорик сделает неверный ход — уплывет еще сотня. Игра пока идет на карандаш, а что, если кацо потребует деньги? Я пытаюсь сигнализировать Цеханскому, но Гизо бросает:
— Прекрати, будь мужчиной. Последняя партия.
И эту сотню мы проиграли. На требование рассчитаться, Жорик вытащил свою половину долга и выжидательно уставился на меня. Но я-то пустой!
Гизо настроен решительно.
— Будем платить?! — он помахал кулаком. — Без шуток!
— Ты, Дима, не того. Проиграл — плати. Брось дуру нал ять.
Сроку мне дали неделю. Ситуация чревата непредсказуемыми последствиями.
Город наш — порядочная дыра. В самом центре можно встретить такие трущобы, что оторопь берет. Вниз от одной из главных площадей сбегает щербатая булыжная мостовая кривой неприметной улочки. Здесь перед овощным магазином-стекляшкой стоит обшарпанная двухэтажная постройка, где вдвоем с отцом живет мой школьный приятель Олег Колыванов. Отца почти всегда нет дома. Олег парень неглупый, смелый и очень развит физически: долго занимался боксом и каратэ в каких-то полуподпольных секциях. В школе и на улице с ним было лучше не конфликтовать. Жесткий, дерзкий — он шел напролом. С пятого класса Олег встречался с тихой девчонкой — полной своей противоположностью, но в последнее время у них что-то разладилось.
На кухне под свист чайника Колыванов отжимался от спинки стула. Под кожей катались упругие шары мускулов. Днем Олег вел здоровый образ жизни. Вечера же посвящал вину и девочкам. Но бывало, что и чередовал все это в умопомрачительных сочетаниях.
— Что голову повесил? — Олег покосился в мою сторону, не прерывая упражнений.
Я рассказал про свои карточные страсти.
— Век живи, век учись. Этот Гизо, я уверен, из такого же Сочи, как и ты. Раздел тебя Жорка лихо. Где будешь брать деньги? Эти ребята шутить не любят.
План где достать деньги, у меня был. Уговаривать Олега долго не пришлось: он положился на мою уверенность в исходе операции, суть которой заключалась в Том, что марки, в сущности, — те же деньги. Пусть за них дадут половину цены
Двадцать три ноль-ноль, как было отмечено потом в милицейском протоколе. Темно, но люди еще снуют через двор, поглощенные своими заботами. Оно и к лучшему — от райотдела до магазина с километр, движение может задержать патрульную машину, нам же нужны секунды. Одна из витрин выходит во двор. За ней — три ящика с марками, теми, что продаются только членам общества филателистов по специальным абонементам. Их сбыть наверняка легче. Мы дружно растираем подошвами пачку махорки — презент розыскным собакам. Олег наклеивает газету на угол витрины и мягко, но мощно бьет по ней в двух местах. Держу мешок перед дырой, куда юркнул Колыванов. Медленно, страшно медленно Олег опускает в мешок выбранные ящики. Мы срываемся с места. Милиция опоздала меньше чем на минуту.
Выждав два дня я зашел к Олегу. Мешок с украденным стоял у него в подвале. А если случайно наткнется отец? Олег лежал на кровати и листал затрепанный детектив.
— Сколько можно ждать? Вот не думал, что связался с мямлей! Лежат живые деньги, а я не могу купить девчонке цветы, а себе бутылку. Кто говорил, что есть люди, которые возьмут марки за полцены? Где эти люди? Идем вместе, если сам дрожишь.
— Я для того и пришел. Сегодня воскресенье, прискочим на марочный базарчик.
В беседках центрального парка сложился полулегальный филателистический рынок.
— Кому марочки? — усердствовал жуликоватый Рудик, известный умением выманивать марки у детей. Навытаскивает марок из кляссера, а потом начинает торговаться, и хорошо, если даст половину нужной суммы. Что подросток сделает с таким? Из-за этого жулья того и гляди нарвешься на облаву. Рудик получал в обмен на негашенные советские марки у своих польских приятелей филателистическую продукцию разных стран и низкономинальные окончания парагвайских серий «Обнаженные» из семи марок.
Марки мы предложили Вадику, который когда-то подставил меня Кацманам, и с его же легкой руки на другой день нас взяли.
Камера с потеками застывшего раствора на полу давила низким потолком и жидким электрическим светом. Хуже всего — остаться наедине со своими мыслями. Наутро произошли два радостных события: мама принесла передачу, а мое одиночество разбавили соседом. Лелик, разбитной крепыш, пришел из тюрьмы, где провел уже два месяца, и куда должен был вернуться после следственного эксперимента. Он сел, за ограбления в центральном парке. К счастью, никто из потерпевших не сопротивлялся, а то бы статью переквалифицировали на разбой, за который наказание куда более суровое. «А так — два-три года максимум», — со знанием дела объяснил Лелик.
Сосед попался ничего — в меру общителен, неглуп. В передачу мама, ругавшая меня за курение, вложила блок сигарет, распотрошенный при досмотре. Я уронил слезу, стесняясь соседа.
— Ты чего, парень? Ты духом не падай — кривая вывезет.
Лелик глубоко затянулся, лег на спину и прикрыл глаза. «Ему что — два-три года — и на воле, а мне, как уже растолковал следователь, за кражу государственного имущества могут влепить от пяти до пятнадцати. Такие дела».
Не открывая глаз, Лелик сказал:
— Поначалу в камере будут тебя ждать разные капканы. Там все по старшинству. Только не лет. Дней, проведенных за решеткой. Ты парень неглупый, и подчиняться четырнадцатилетнему щенку, отсидевшему несколько месяцев, вряд ли захочешь. Но придется. Это не курорт…
Чтобы забыться, я постарался уснуть. Но сон не шел. Потом Лелик вдруг поднялся, и я увидел, что у него и место волос висят клочья кожи. Он подошел ко мне, и я понял, что Лелик сошел с ума. Его глаза дико вращались и вылезали из орбит.
— Смотри, — он показал мне длинную черную нитку. — Это я вчера вырвал у себя из ноги. — Он от швырнул нитку, и она стала пухнуть, раздуваться, пока не превратилась в крысу — жирную, отвратительную, с голым чешуйчатым хвостом. Я заорал на нее, но крыса юркнула ко мне под одеяло. «Лелик, — кричал я, — убей ее!» Но крика не получалось. Лелик стоял, раскачиваясь, и рвал из себя черные нитки, которые тут же превращались в крыс. Это было так ужасно, что я почувствовал, что еще мгновение, и у меня остановится сердце. Я изо всех сил рванулся к Лелику — и упал с нар.
— Ого, парень, да ты буйный, — Лелик, подперев голову, сочувственно смотрел на меня.
— Такое в голову лезет… — бормотал я заплетающимся языком.
— Постарайся все же уснуть.
Я снова закрыл глаза. И на этот раз увидел совсем иное. Я дома, мы пьем чай с мамой и ее сотрудницей, в которую когда-то я по-мальчишески был влюблен. Она разливает чай, касаясь меня сзади мягкой податливой грудью. Мама осуждающе смотрит на нас. Но я уже невменяем. Я хватаю ее за руку и тащу под стол, она смеется, я поспешно раздеваю ее и вижу мамины ноги. Она стоит рядом. Ну и пусть. Передо мной нагая женщина, груди с коричневыми сосками торчат в разные стороны. Шалея от желания, я погружаюсь в женщину, и последний пароксизм наслаждения исторгает у меня мучительный стон.
— Эх, парнишка, сон видно тебе на пользу.
Вздрогнув, я открываю глаза и вижу Лелика и постылую камеру.
— Давай-ка я тебе лучше расскажу про перетягивание каната, слыхал?
— Нет.
— Ну, слушай тогда. «На ковер» вызываются два новичка. Обоим перетягивают мошонку веревкой и завязывают глаза, потом сажают друг против друга. У каждого — конец веревки. Тяни изо всех сил! Кто раньше закричит — проиграл. Получай десять «горячих». На самом деле человек тянет свою веревку, закрученную вокруг быльца кровати. Умора!
Остальные рассказы были того же плана. На следующий день меня перевели в следственный изолятор. И надо же — по тюремному старшинству там правил Лелик! Тоном бывалого зека я спросил:
— Куда «гады» ставить? — хотя отлично видел сбоку от двери стойку с ботинками.
В отсутствие Лелика главенствовал Малыш — пятнадцатилетний ублюдок, прошедший спецшколу,
