вы пришли – чего-то хотите. А если чего-то хотите, сами выложите, кто вы, откуда и зачем… – Голиков по смыслу вставил далее слово «приперлись», но Серов как будто невзначай запнулся. – Заходите, чего стоять на пороге.
– Да нет, лучше одевайся и выходи. – Майор незаметно перешел на «ты». – Поговорить надо.
Дима неохотно кивнул и скрылся за потрескавшейся крашеной дверью…
Они прошли через бульвар по узенькой асфальтовой дорожке, отделяющей проезжую часть от длинного забора, за которым спряталось годами строящееся здание плавательного бассейна, миновали увядающий палисадник с путано растянутыми бельевыми веревками и оказались в уединенном от шума и выхлопных газов сквере. Влюбленные и пенсионеры перебазировались отсюда ввиду неподходящего сезона, поэтому здесь вдобавок было пустынно.
– Вот ты идешь с незнакомым человеком, упорно изображая полное безразличие. И разве у тебя не возникает вопроса: а на кого он похож? – попытался завязать разговор Голиков, присаживаясь на скамейку.
– На Ринго Стара тридцати пяти лет, – не задумываясь, ответил Серов.
– Я так хорошо сохранился? Спасибо за комплимент. Но мы до сих пор не познакомились. Меня зовут Александр Яковлевич, я майор уголовного розыска, хочу с тобой посоветоваться.
– Я заинтересовал уголовный розыск? – пробормотал Серов. И вдруг испугался, что этот странный майор услышит хлесткое биение сердца.
– Почему заинтересовал, ты знаешь и сам. Так ведь? Я не Шерлок Холмс, но ход своих мыслей могу пояснить. Вызывают, скажем, тебя по повестке. Ты являешься точно в назначенное время, но вынужден с полчаса прождать в коридоре, пока тобой поинтересуются. Потом ты заходишь в кабинет и следователь сухо предлагает присаживаться. После чего, оторвавшись от неотложных бумаг, он впивается в тебя из-под очков не сулящим ничего хорошего гипнотическим взглядом и казенным голосом говорит: «А теперь рассказывай все, не стесняйся. Твой дружок у нас на заметке и далеко не уйдет, так что нет смысла мутить воду». Следователь пытается взять тебя в оборот, говорит про убийство так, будто этот вопрос для него – открытая книга, а тебе пора примерять наручники.
– Вы преувеличиваете, – резко возразил Серов. – Я не имею никаких претензий к вашему следователю. Говорил он со мной нормально, на понт – не брал, но добавить к сказанному в милиции мне нечего.
– Возможно, и так, хотя не будем забывать, что ты озлоблен на правоохранительные органы. Я ознакомился с твоим делом, и мне показалось, что твое правонарушение не совсем обычное, да и сам ты не обычный правонарушитель. Ты остро реагируешь на несправедливость. Вот есть, к слову, совершенно незнакомый тебе человек, полный сил и энергии. И его ни с того, ни с сего убивает шаровая молния – объект непонятный и непредсказуемый. Ты спас бы этого человека, если бы это было в твоих силах?
– Как?
– В смысле – каким образом? Это неважно.
– Нет – какой ценой? – уточнил Серов.
– Не подвергая себя чрезмерной опасности. Просто нужно решиться.
– Ну, знаете, это неинтересно. Проза жизни.
– И это тоже проза жизни? – Голиков извлек из нагрудного кармана несколько фотографий Моисеева и показал Дмитрию. – Да не бледней ты так, тебе никто не собирается «шить» дело.
– Чего вы от меня хотите? – затравленно спросил Серов, делая ударение на собственной персоне. – Этого, – он кивнул на снимки, – уже не спасти. И шаровая молния здесь ни при чем.
– Дима, не забывай, пистолет находится в руках преступника, – майор незаметно перевел разговор на интересующую его тему. – Скажи, разве ты чисто по-человечески абсолютно равнодушен к тому, что в любую минуту кто-то может превратиться в мишень?
– Ах, чисто по-человечески! А по-человечески, когда тебя постоянно втаптывают в грязь? – У Дмитрия невольно вырвалось это полупризнание, но, подспудно почувствовав доверие к своему собеседнику с чуть грустной улыбкой и усталыми умными глазами, насквозь проникающими в самые дальние закоулки души, он уже не мог остановиться. – Когда знаешь, что дорога в институт заказана и есть отличный выбор между временной работой по погрузке-выгрузке вагонов в ночную смену и подметанию дворов. Есть, правда, еще завод. Только подойдет иной раз кто-нибудь из начальства, когда вкалываешь, да посмотрит на тебя эдаким прищуренным взглядом: что, мол, уркаган, ничего больше не натворил? И хочется ответить, как в книжках не пишут, да нельзя. Потому что выгонят, а деваться некуда.
Голиков молчал. Он решил дать Серову выговориться, принципиально не желая ловить его на слове. Реакция Дмитрия на последний вопрос утвердила майора в мысли, что если еще не «горячо», то уже, во всяком случае, «теплее».
Через сквер пробежала, подбрасывая задними лапами светло-пегая русская борзая, звонко пролаяла на сидящих на скамейке и, сочтя свою миссию выполненной, потрусила обратно к хозяйке – девушке лет семнадцати в ярко-синем спортивном костюме.
– Самое противное, – продолжал Серов, – никто тебя не выслушает, твое мнение всем до лампочки. Да что я распинаюсь тут перед вами…
– Да-а, – неопределенно протянул Голиков, – не выслушают, не похвалят, не погладят… Тебе не стыдно? Нужно иметь перед собой четко поставленную задачу, Цель в жизни, мечту, в конце концов. Ты мечтаешь о чем-нибудь?
– Сейчас у меня одна мечта: собрать манатки и бежать из этого проклятого города куда глаза глядят.
– Так почему бы тебе действительно не уехать, скажем, на БАМ? Там разворачивается грандиозное строительство.
Серов досадливо мотнул опущенной головой.
– Мать, – коротко ответил он. – Оставить не на кого, а у нее сердце.
– Ясно, – сказал майор. – А Тюкульмин, он тоже очень хотел уехать? Или ты давно его не видел?
