— По-моему, да. На фирме мы бываем два раза в году, на вечеринках по случаю Рождества и Дня труда. — Она снова начинает шмыгать носом.
Обалдеть, думаю я про себя. Каждый день тебе на что-то открывают глаза.
— А моксфен у тебя еще найдется? — спрашиваю.
— Нет, — мотает головой, вся в соплях. — Весь вышел.
— Езжай-ка ты домой и поспи, дружок, — говорю ей напоследок.
Я делаю дыхательные упражнения с пациентом, о котором упоминаю в первый и последний раз, а у самого от нервного напряжения на шее бьется жилка, и тут мне на пейджер приходит месседж от Акфаля. Я набираю его номер.
— У Эссмана желтуха, — сообщает он мне с порога.
Приехали. Это надо понимать так, что его печень перестала должным образом перерабатывать погибшие кровяные клетки. Кстати, боль в моем предплечье немного отступила. А вот Эссману не позавидуешь.
Без меня. Не потому что дело терпит, — скорее наоборот, — просто сейчас я не способен придумать, чем ему помочь, даже если возьму время на размышления. Если бы я обратился в ВИТСЕК со словами: «Мне надо бежать, пока не поздно, но тут у меня пациент, у которого боль в заднице перешла в перебои с печенью из-за распространения неизвестного патогена», я знаю, что бы они мне сказали: «Беги. По крайней мере одного человека спасешь».
А может, и нет. Вообще-то в ВИТСЕКе работают не самые участливые люди на свете. О свидетелях они говорят не иначе как «это дерьмо». Ничего не имею против, если речь идет о настоящих отморозках вроде меня, ну а если о молодой вдове с тремя детьми, на глазах у которых несколько гангстеров расстреляли ее мужа, — это уже чересчур.
Большинство их подопечных, начавших новую жизнь в другом городе и под другой фамилией, могут считать, что им повезло, если они устроились в «Staples» где-нибудь в Айове. [84] Так что можете себе представить, что думали в ФБР обо мне, человеке, который, по их представлениям, выезжал на поляну для гольфа в инкрустированном золотом «порше» с номерным знаком «ЯЕБАЛФБР».
При всем при том меня определили в Брин-Морский колледж, с двухгодичным медицинским обучением, за которое, между прочим, я платил из своего кармана. А все потому, что за моей спиной стоял Сэм Фрид. Увы, нынче Сэм на пенсии, так что если меня снова куда-то переведут, то скорее всего я буду красить пожарные гидранты где-нибудь в Небраске. Работа врачом мне уже не светит.
Разумеется, я могу удариться в бега вместо перевода на новое место. Участие в программе ВИТСЕК — вещь сугубо добровольная. Я вам больше скажу, если им не понравится ваше поведение, они вас сами выкинут, а то и «сдадут» вас, как бы случайно, между делом. Но чтобы сохранить прежнее имя, а стало быть, и врачебную лицензию, мне придется укрыться в какой-то совсем уж немыслимой дыре, до которой не дойдет посылочка с адским механизмом — «привет от мафии». Но, как ни странно, именно в таких захолустных дырах предъявляют довольно строгие требования при приеме на работу. Как правило, их интересует вся твоя подноготная.
Получается, что, уходя из этой больницы, я почти наверняка ухожу из медицины.
От этих мыслей голова идет кругом. Я бегу в палату Эссмана.
С дежурного поста меня окликает старшая медсестра, уроженка Ямайки:
— Докта-ар.
— Да, мэм, — отзываюсь я.
Ирландская ведьма спит за компьютером, роняя слюни на клавиатуру.
— Женщина хотеть с вами говорить много раз. Оставлять свой телефон.
— И давно она дозванивается?
— Много часов.
Скорее всего, не розыгрыш.
— Дай-ка мне ее номер.
Она пододвигает мне листок из рецептурного блокнота, на котором нацарапан телефон.
— Спасибо, — говорю. — Смотри, чтобы твою подругу не убило током.
Она с ухмылкой поднимает вверх отсоединенный кабель и со значением произносит:
— У нас больница.
Я набираю номер.
— Алло? — раздается в трубке женский голос.
До моего слуха долетают уличные звуки.
— Это доктор Питер Браун.
— Пол Вилланова — ваш пациент?
— Да, мэм.
— Его укусил летающий грызун.
— Простите?
Но женщина уже повесила трубку на рычаг.
Я вхожу в палату Эссмана.
— Как дела? — спрашиваю.
— Пошел ты, — следует ответ.
Я трогаю его лоб. Все еще горячий. Я испытываю некоторую вину, оттого что мое предплечье почти не болит и вернулась чувствительность в пальцах.
— Тебя когда-нибудь кусала летучая мышь? — спрашиваю его. Строго говоря, летучая мышь относится к виду хироптера, а не к летающим грызунам, но иногда в интересах дела бывает полезно поставить себя на место пациента.
Тем более что белки не кусаются.
— Нет, — отвечает Эссман.
Я жду продолжения, но оно не последовало. Глаза его закрыты, лоб в испарине.
— Ни разу?
Ну вот, по крайней мере открыл глаза.
— Ты часом не слабоумный? — спрашивает он.
— Ты уверен, что ни разу?
— В противном случае я бы, наверно, запомнил.
— Да? Ты последних четырех президентов и тех не помнишь.
Он тут же отбарабанил все фамилии.
— Или какой сегодня день.
— Вторник.
Что ж, мозги у него работают. А вот у меня в башке туман.
— Ты ведь, кажется, женат, — говорю.
— Уже нет. Кольцо — это так... чтобы супермодели об меня в метро не терлись.
— А где сейчас твоя жена?
— Я почем знаю...
— Случайно не в больнице?
— Разве что в качестве пациентки.
— Все умничаешь, — говорю.
Он снова закрывает глаза и улыбается через боль.
— Наверно, где-то здесь.
Я задергиваю занавеску и переключаюсь на Мосби. Он исхитрился выпростать спеленатые кисти рук, но щиколотки пока под контролем, и на том спасибо. Старик спит. Я проверяю его пульс и выхожу из палаты.
