ты пропал? Я здесь с часа дня околачиваюсь. Твоя мать сказала, что сначала ты зайдешь в гараж.
— Привет, Том, — сказала Розмари, глядя, как Том обнимает широкую спину Фрэнка. — Извини, но нам уже нужно ехать…
— Розмари, погоди, — сказал Фрэнк, оборачиваясь. — Нам же нужно решить, что делать с этим проклятым «плимутом».
— Фрэнк, если мы опоздаем, — ответила девушка, — то в следующем месяце у тебя не будет увольнения.
— Ладно, Фрэнк, — сказал Том, — я и этот старенький «плимут» как-нибудь уж перетерпим.
Он разомкнул объятия и подтолкнул Леоне своими длинными руками к автомобилю Розмари.
Уже опустились сумерки, и на вышке у ворот тюрьмы включили прожектора, когда они подъехали. Последний поцелуй в машине был долог и все не хотел кончаться. Как будто в этом касании губ они проживали всю свою жизнь, да это и не было просто касанием губ, в этом последнем поцелуе сливались не только их тела, но и их души. Разлука, уже отнимающая их друг от друга, только усиливала влечение. Неумолимая реальность заставила их разомкнуть объятия.
— Время браться за работу, — невесело усмехнулся Фрэнк.
Он открыл дверь и медленно стал вылезать из машины, чтобы отрезать своим чувствам путь к отступлению, чтобы тело и дух совершили наконец свою холодную мужскую работу под названием «надо» вопреки тому пламенному «хочу», о котором кричит душ;
Он захлопнул за собой дверь и наклонился к окну. Глаза Розмари были полны слез. Он хотел уже сказать последние слова прощания, как вдруг она вздрогнула и стала лихорадочно рыться в своей сумочке.
— Подожди, подожди… — повторяла она.
Фрэнк посмотрел на часы, еще минута и он лишится следующего увольнения. Еще минута, а ведь надо еще успеть добежать до проходной.
— Вот, — сказала наконец Розмари, доставая из сумки какую-то цепочку.
— Что это? — спросил ОН.
— Это должно принести тебе удачу.
Она протянула ему маленький крестик на посеребренной цепочке.
— Ты ведь крещеный? — спросила она.
— Да, — ответил Фрэнк.
— Господь поможет тебе. Вчера я молилась над твоим талисманом весь день.
— Он принесет мне удачу, — сказал Фрэнк. — Прощай!
В два прыжка он преодолел расстояние, отделяющее его от ворот тюрьмы. На тюремных часах било ровно семь, когда Уоллес ставил в журнал отметку о его возвращении.
— Ты точен, как в аптеке, — сказал, приветливо улыбаясь ему, Уоллес.
Но зуммер с контрольного пункта и ярко вспыхивающая красная лампочка все же недвусмысленно напоминали Леоне, что теперь он уже находится не в кругу близких, родных и друзей. Уоллес вышел из-за стойки и тщательно обыскал заключенного Леоне.
— Ну как, — спрашивал, обыскивая его, Уоллес. — В четыре смотрел игру по ящику?
— Нет, я пропустил, — отвечал нехотя Фрэнк, поднимая руки, чтобы надзирателю было удобнее обыскивать его.
— Повернись. Фрэнк повернулся.
— Зря ты пропустил, — обхлопывал своими маленькими ладошками его голубые джинсы Уоллес. — Это была потрясающая игра.
— М-м-м… — пробурчал Леоне.
— Готов поклясться, — усмехнулся Уоллес, — что у тебя было более занимательная игра.
— Ну еще бы, — рассеянно ответил ему Леоне, лишь бы отбрехаться.
— А теперь тебе придется забыть про это, — засмеялся Уоллес, глядя на его отсутствующее выражение лица.
— Да опять проблема у меня с автомобилем. Не знаю, что с ним делать, с этим чертовым «плимутом», — попытался увести разговор в сторону Леоне, почувствовав, что Уоллес догадывается, в чем причина его печали.
— У тебя, наверное, в бензобаке вода, — сказал Уоллес. — Открой рот.
Он посмотрел, не проносит ли чего Фрэнк во рту. Шмон — есть шмон.
— Снимай свитер, — сказал, подходя к Фрэнку, сержант Уинфилд. — Я тебе чудесную рубашечку приготовил.
Фрэнк снял свитер и голубые джинсы, готовясь облачиться в арестантскую одежду, которую принес ему Уинфилд. Впрочем, не такая уж она была и арестантская, обычная одноцветная рубашка и пара брюк — хлопковые для «пребывания в помещениях и камерах», как было написано в памятке, и полушерстяные для прогулок. Куртки выдавали по желанию, в «Рэдстоуне» всегда было тепло, ведь в котельной работали сами заключенные. А верхняя одежда — полушубки — как всегда, в раздевалке.
— Эй, Фрэнк, ты мне принес какой-нибудь подарочек с воли? — окликнул его Джоуд, когда он наконец вышел в общий зал, где уже толпились в ожидании ужина заключенные.
— А что бы ты хотел? — спросил его Фрэнк, крепко пожимая ему руку.
— Ты же знаешь — девчонку.
— Девчонку? — переспросил Фрэнк, улыбаясь товарищу.
— Да, плохо без девчонки.
— А что так?
— Яйца пухнут, — ответил Джоуд, завистливо косясь на Фрэнка.
Леоне расхохотался.
— Ладно, — сказал Джоуд, вздыхая, — когда меня выпишут отсюда, я свое возьму. Целый год не буду вылезать из постели.
— Смотри не надорвись. Оставь силы для работы.
— Не беспокойся. Кстати, ты гараж видел?
— Гараж великолепен. — сказал Фрэнк. — Только вот Том не шевелится, «плимут» как стоял в углу, так и стоит, похоже даже капот не открывали.
Раздался сигнал на ужин, и они присоединились к другим заключенным, уже толпящимся перед открытой дверью столовой. Знакомые и приятели приветственно хлопали Фрэнка по плечу, жали руку, засыпая вопросами и шуточками. Впрочем, насчет шуточек Фрэнк был довольно самолюбив и потому это были все больше беззлобные прибаутки, с помощью которых люди лишь выражают свое расположение друг к другу.
День прошел и прошел вечер. Фрэнк Леоне, заключенный номер 899 федеральной тюрьмы «Рэдстоун» города Флинта, штат Мичиган лежал на своей кушетке, повернув лицо к фотографии Розмари. Память прокручивала свой кинофильм. Мать в коричневом платье, а потом Розмари, их поцелуи, ласки. Фрэнк закрыл глаза. «Как хорошо, что страшные сны остаются лишь страшными снами и что они не сбываются», — он улыбнулся и снова открыл глаза. Розмари все также лукаво улыбалась с глянцевого листа под стеклом, прикрепленного к стене. «Спокойной ночи, дорогая, — сказал Фрэнк. — Приснись мне, пожалуйста.» Он поправил крестик у себя на шее и уткнулся в подушку, погружаясь в свой сон. Розмари снова была рядом с ним, они шли, обнявшись, по улице. Фрэнк снова видел белый тающий снег, гараж, лицо Розмари. Фрэнк не видел, как к воротам
«Рэдстоуна» подъехал специальный автомобиль — фургон с решетками на окнах. Фрэнк слышал звон капель, срывающихся с искрящихся на солнце сосулек и нежный, разжигающий чувствтенность смех Розмари. Фрэнк не слышал топот шагов по лестнице, лязг открываемых и захлопываемых дверей. Фрэнк не слышал, как Уинфилд спросил Уоллеса: «Кто это?» кивая на команду из четырех автоматчиков во главе с офицером, которые предъявив начальнику тюрьмы какую-то бумагу, спешили теперь по лестнице на второй ярус «Не знаю, — ответил Уоллес Уинфилду. — Какие-то официальные лица». Фрэнк снова лежал на огромной софе Розмари, глядя, как она, откинув волосы, развязывает поясок на халате, чтобы…
— Встать!
