иллюстрировали использование этого образа в афоризмах и глубокомысленных лозунгах, пронесенных сквозь века:
ЖИВИ НА ШИРОКУЮ НОГУ!
НОГИ ИЗ ГЛИНЫ!
НИ В ЗУБ НОГОЙ!
СТОЯТЬ НА СВОЕМ.
ШАГ ВПЕРЕД
Такого рода свидетельства служили подтверждением мировосприятия Агостинелли. Вернувшись к истории, он переключился от ортопедии на метафизику — дабы подогреть интерес публики.
— Из какой страны вы родом? — полюбопытствовал гид. — А! — почтительно промолвил он. — Нация путешественников. Вот вы от века не боялись ноги натрудить. Я так понимаю, австралийские туристы по всему земному шару кочуют. Что там говорит статистика? Вы, надо думать, даже американцам с японцами первенства не уступите. А почему? Ваша страна так прекрасна!
— Вот именно, — буркнул Дуг.
Но Агостинелли уже заговорил о подвигах первооткрывателей, путешественников-идеалистов, что прокладывали путь через внутренние пустыни материка, в конце концов оставляя позади себя издыхающего коня или верблюда.
— Пешком, пешочком. Переставляя одну ногу за другой. Вот так ваш континент и осваивали. С юга на север, с востока на запад. О безысходность!
Про первопроходцев директор музея знал на порядок больше своей аудитории.
В придачу к большеголовому Берку и тощему Уиллзу, Эйру, Лейхардту и Воссу он разукрасил картину многими другими знаменитостями: тут и Ричард Бертон, и Спик, и, конечно же, венецианец Поло; естественно, в контексте Южной Америки он вписал сперва Кортеса, затем полковника Фосетта, и Гумбольдта, и Чарльза Дарвина; а потом еще упомянул про упрямых первопроходцев-энтузиастов, что пробивались к Северному и Южному полюсам на плетеных снегоступах. Разве гору Эверест покоряли не пешком? Вот вам несколько славнейших эпизодов из истории рода человеческого. Именно благодаря им карты обретают красочность и трагичность.[94]
Кстати, о выносливости и закатке: несколько человек из группы стояли, поджав одну ногу либо прислонившись к колонне. В лицах читалась отрешенность; Саша хлопала себя сумочкой по ягодицам. Борелли, по крайней мере, мог опереться на трость. Агостинелли, как бы между прочим, упомянул про кузена, живущего на окраине Алис-Спрингс: он, дескать, dodici[95] лет заведует Музеем песка. Кое-кто оживился; о таком музее австралийцы в жизни не слыхивали.
Фотоснимок ноги, якобы самой волосатой во всем Южном полушарии. Ноги по стойке «смирно». Девушки-танцовщицы, выстроившись в линию, синхронно дрыгают ногами в канкане. Прелюбопытные рентгенограммы, на которых видны тонюсенькие трещины и внутренняя структура деформированной стопы.
— И много у вас тут посетителей? — полюбопытствовал Гэрри невзначай.
Директор словно не расслышат. Гэрри склонился над витриной под названием «„Стопа атлета“ (Эпидермофития стопы, tinea interdigitalis!), образчики». Кто-то нацарапал на стекле алмазным стеклорезом: «ГЕРБ ЭЛЛИОТТ, РОН КЛАРК, УОЛТЕР ЛИНДРУМ (АВСТ.) — МИРОВЫЕ РЕКОРДСМЕНЫ».[96] Эффект был потрясающий. Все равно что титры в начале фильма: при виде водных лыж, и мешанины из замызганных баскетбольных кроссовок, футбольных бутсов, щитков для крикета, и поляроидных снимков вывихнутых голеностопных суставов просто невозможно не назвать имена этих спортсменов и не припомнить их великих свершений. Выпрямившись, Гэрри подергал себя за мочку уха и оглянулся. Больше в музее вроде бы ничего и не было. Он обернулся показать находку Шейле — но тут же передумал. Она сосредоточенно слушала Филипа Норта.
Ноги спринтеров на стартовых колодках; голень жокея параллельно лошадиной голени: ха-ха!
Свободнонесущие костыли из красного дерева уже увлекли Агостинелли далеко вперед; его высокий, пронзительный голос звучал откуда-то из-за угла. Туристы переглядывались, многозначительно усмехались. Абсолютно в его стиле! Он вновь вернулся к исконной функции человеческих ног: мы идем вперед, одна нога за другой, день за днем, без остановки. Ноги поддерживают вес тела. Ноги устают раньше рук. «Вы их только пощупайте», — без надобности настаивал он. Таково врожденное упорство человеческое: некий внутренний импульс. В итоге это все, что у нас есть. Наши скудельные ноги.
Бессмысленная опустошенность стерла выражения лиц, разутюжила движения; брови тех, кто постарше, сошлись рифлеными складками; все ощущали тупую тяжесть в ногах. Даже Норт, который большую часть жизни провел, карабкаясь по скалам, натрудил мышцы. Что любопытно, у некоторых — у миссис Каткарт, Вайолет и Джеральда Уайтхеда — еще и настроение с каждой минутой портилось. Пол, похоже, шел немного под уклон; половицы казались жестче железа. Стоило остановиться и терпеливо выждать — и ломота в суставах нарастала до мучительного голода, едкой волной растекалась по всему телу. Разумеется, они сполна прочувствовали свое тело — его пределы в том, что касается веса, и выносливости, и чего угодно еще. Все было в точности так, как объяснял Агостинелли. Они брели дальше, волоча одну ногу за другой — в силу привычки.
Директору-то хорошо: ишь блаженствует на костылях.
Вольготно опираясь на обитые кожей подмышечники, он поджидал отставших — Каткартов, Борелли и Вайолет Хоппер. Большинство туристов к тому времени все, что угодно, отдали бы за пару костылей; и однако ж музей-то сам по себе не из крупных! Агостинелли, похоже, отлично понимал, что посетители устали. Он одарил австралийцев широкой ободряющей улыбкой.
— У меня мигрень начинается, — поставила ему на вид Вайолет.
— Все эти музеи по большей части — об одном и том же, — пожаловался Джеральд.
— Мы почти пришли, почти пришли. Дамы и господа, пожалуйста, обратите внимание вот на этот прелюбопытный наглядный пример. — И директор впервые указал рукой на один из экспонатов.
Туристы стояли совсем рядом, но, видимо, в силу усталости ничего не замечали. На подиуме возвышалась фигура в натуральную величину в простом черном платье; одна рука вытянута — точно у манекена в витрине. Но — гляньте-ка! — на лице в лучах подсветки выступила испарина; мимо пролетел мотылек — и веко непроизвольно дернулось. Женщина — фигура на подиуме — слегка нахмурилась. Седые волосы стянуты на затылке в пучок, лицо изможденное. Директор вышел вперед.
И указал на ее ноги.
Варикозные вены.
Послышались удивленно-сочувственные восклицания — все языки словно бы обкатывали мармеладинки с привкусом ююбы. Туристы качали головами и расступались, пропуская вперед остальных.
Эти вены — что корни баньяна, намертво вросшие в каменную стену и оплетающие стволы соседних дерев. Казалось, ее набухшая, измученная душа вот-вот прорвется наружу и по капле вытечет из ног.
— Как вас зовут, senorita? — вопросил директор от имени посетителей и уставился в пол.
— Фрида, — прозвучал невыразительный голос.
Кэддок между тем уже приладил вспышку и теперь сделал несколько снимков. В группе на него зашикали, но Фрида, похоже, не возражала.
— Фрида, сколько вам лет?
Она ответила.
— Сколько лет вы провели на ногах в качестве официантки?
— Treinta siete anos.[97]
— В Мехико, — объяснил Агостинелли.
Все вновь посмотрели на ноги бедной женщины.
— Что примечательно, — пояснил гид, понизив голос, — это не просто застарелые варикозные вены. — Он провел по ним рукой. — Вы, наверное, не слишком хорошо знаете тот регион, так я вам скажу: рисунок вен в точности дублирует главные реки Мексики. Вот здесь, ниже колена, — Агостинелли указал пальцем, — представлен бассейн Рио-Саладо в западной ее части, — И директор двинулся дальше, —
