Просвещая Борелли, Гэрри Атлас ткнул указательным пальцем:
— А вот и они, киношники-то.
И больше о съемках речи не было.
— Не могу это есть. — Каткарт отодвинул тарелку. — Это что-то вроде ямса, да? А вы, народ, что скажете? — кинул он клич с одного конца стола до другого.
— Точно! — покивал Атлас с набитым ртом. — Говяжий бифштекс — наше все!.. Ну да ладно, пробьемся! Сами знаете, в чужой монастырь да со своим уставом…
— Я что угодно слопаю, — шепнула Саша, наклонившись к Вайолет. — Хоть лошадь, если на то пошло. Ух, до чего ж я голодная!
— Да ты вечно голодная, — отозвалась ее подруга, глядя в сторону.
— И пиво у них — чисто моча, — не унимался Гэрри. — Нашему в подметки не годится. Вы уже попробовали?
— Вы вегетарианец? — полюбопытствовала миссис Кэддок.
Норт кивнул.
— Мы тоже, — улыбнулась она.
Норт откашлялся.
— Да-да, такова наша диета — безвредные животные с замедленной реакцией.
— Никогда об этом не думала в таком свете. — Гвен снова блеснула зубами и обернулась к мужу: — Леон, ты слыхал?
Норт нахмурился. Вообще-то он имел в виду немного другое.
— Слоны, — подтвердил Кэддок, — съедают от восьмисот до тысячи фунтов травы в день. И весят при этом до семи с половиной тонн. Слоны африканские — и самки, и самцы — имеют бивни.
— До восьми с половиной тонн, — мягко поправил доктор Норт.
— А наши официанты босиком расхаживают, вы только гляньте! — возвестила миссис Каткарт. И поцокала языком.
А официанты, между прочим, понимали по-английски.
— Ох, боже ж ты мой! — растерянно вздохнула Шейла.
Она заказала чай, а ей принесли кофе. Шейла огляделась по сторонам — и решила выпить, что дали.
— Угадайте, что я видел?
Снова Гэрри Атлас с блиц-опросом: заговорщицки подался вперед, аж на шее вены вздулись.
— Угадайте, что я видел на самом конце трамплина? — Он по очереди оглядел всех и каждого. — Кто-то вырезал на доске — ножом или чем-то в этом роде: «Дон Фрезер». Прям так и написано! А в скобках: «Авст.».
— Австрия? — предположил Борелли.
— Это ж наша спортсменка! — закричал Каткарт со своего места.
— Точно! — кивнул Гэрри.
— Мы здесь не первые, — хихикнула Саша, наклонившись к Вайолет.
— С ней мало кто потягается, — подхватил Дуг. — Римскую Олимпиаду тысяча девятьсот шестидесятого года помните?
— Первая женщина, проплывшая стометровку меньше чем за шестьдесят секунд, — добавил Кэддок. — Вольным стилем.
Мимо стола прошел незнакомец, запомнившийся по бассейну, — однако остановиться не остановился. Просто просигналил большими пальцами — поприветствовал, стало быть.
Норт закурил небольшую сигару и глянул на часы.
В беседе возникло затишье: все внезапно осознали, где находятся — и как далеко забрались.
— А вы раньше за границей бывали?
Саша покачала головой.
— Нет, я в первый раз.
Прямо внизу мерцал бассейн, подсвеченный голландскими подводными лампами: ультрамариновая полоса, понижающаяся до холодной темноты в дальнем конце. Свечи и лампы в гостиной струили лучи, и в круговерти изменчивых отблесков водная гладь словно раскачивалась, а причудливо искривленный прямоугольник трамплина парил в невесомости. И доска, и кафель вокруг были по-прежнему испещрены лужицами. Чуть дальше окаймляющая лужайка тонула в тени и многозначности: черная, да не вполне — черная Рейнхардтовой[8] чернотой. Из окна столовой можно было видеть, как над стеной маячат гигантские силуэты — свидетельства новых построек — большого города и вспыхивают проблесковые маячки. Приглушенный шум снаружи окончательно стих: ни отдаленного шороха колес, ни даже гудка запоздалого автомобиля или велосипедного звонка. Час был поздний, но остекленная стена успешно корректировала помехи. Казалось, весь континент вдруг сделался необитаем.
— Что-то освещения маловато, — задумался Хофманн, складывая салфетку. Вечно он нарушал затянувшиеся паузы.
— Здесь вам Африка, — напомнил Уайтхед почти грубо, разглядывая дно чашки.
Музей ремесел; слою «МУЗЕЙ» написано как «МУЗЕ». Или, наверное, правильнее будет сказать: «ремесел, народного искусства и этнографии». Здешние жители славились своими плетеными корзинами и расписными тыквенными бутылями; а еще — травяными сумочками, налобными украшениями и т. д. Тканями — уже в меньшей степени.
Должно быть, многие другие группы, покончив с английским завтраком, успели прогуляться за три- четыре квартала до музея, ибо, хотя наши путешественники заполонили весь тротуар, переговариваясь, указывая друг другу на любопытные достопримечательности и то и дело задерживаясь, чтобы сделать снимок-другой, местные их не замечали: туземцы вообще предпочитали мостовую. Дуг Каткарт вооружился мощным биноклем и то и дело останавливался (его кривоногая жена послушно замедляла шаг), дабы рассмотреть во всех подробностях далекого велосипедиста или кормящую грудью женщину. Утро выдалось погожим и ясным. Если не считать шаркающей походки и особой манеры наклоняться к жене, прислушиваясь к ее словам, Кэддок ничем не выделялся среди прочих. Большинство тоже щеголяли в особых солнцезащитных очках. Группа свернула на площадь, увидела здание, и кто-то — собственно говоря, Джеральд Уайтхед — неодобрительно присвистнул.
Прямо перед ними, единовластно господствуя над площадью, воздвигся музей. Здание в палладианском стиле,[9] грандиозное по размаху, посягающее на честь и славу одного из недавних взлетов западной цивилизации. Тут тебе и серые ступени, и помпезные колонны, и галереи, и декоративные балкончики; а сама площадь на переднем плане низводилась до веранды, вогнутой на манер пьяццы в Сиене. Непосредственное соседство музея угнетало (или гнуло?): даже крыши ветхих лавчонок, обрамляющих площадь, расщепились снизу вверх. С левой, неширокой стороны притулились полуразрушенная больница и фабрика по производству корзин; там росли деревья, а из трещин пробивались травинки.
Словом, много чего было не так. Джеральд застыл на месте, скептически цокая языком.
1) Глядите-ка, эта якобы «веранда» на переднем плане — на самом деле не что иное, как «пыльный котел». Вымощенную кирпичом впадину заполонили сидящие на корточках аптекари и торговцы овощами; тощие туземцы впаривали покупателям афродизиаки (на свернутых одеялах — настоящая выставка!); с одной стороны — уличные мясники, целое сообщество; рядом точильщик с картины Малевича[10] одной ногой ритмично вращает громадный камень; тут же — ряды, по всей видимости, адептов медицины (судя по загадочным склянкам, порошкам и звериным шкурам); престарелый окулярист — изготовитель глазных протезов; сикхи и дрейфующие сомалийцы; неизбежные предсказатели — по меньшей мере десятка два! — под драными зонтиками; и тут же — парусиновые навесы, и акробат балансирует над гнусавым, монотонным речитативом уличных зазывал. Функция «пьяццы» благополучно позабыта.
2) Музей как таковой. Что-то у него не то с пропорциями. Неуклюжая громадина производила гнетущее впечатление. По недосмотру ли, или того ради, чтобы втиснуть здание в пределы площади, только получилось оно приземистым и пузатым. Старый добрый принцип «золотого сечения» либо непонят, либо
