Углы и линии давят на него со всех сторон, равно как и все население вкупе. И загоняют все глубже «в себя». Как бы то ни было, он говорит, все мы — музейные экземпляры.
— Так вот, значит, от кого вы набрались этих своих вздорных идей? Эй?
Борелли, нахмурившись, отвернулся.
— Я обещал навестить его еще раз. Он — мой родственник по матери.
— Думается, он мне понравится, — промолвила Луиза, размахивая сумочкой.
Подъемный кран испещрил искусственными облаками внешнюю стену кинотеатра.
Как всегда, Борелли не удержался. Он остановился как вкопанный.
— Любопытно видеть, как нормальность… или реальность вещей продолжается помимо наших описаний! Мы тратим время на каталогизацию объектов и животных, на истолкования и объяснения, а они между тем существуют себе, осязаемые и самодостаточные. Чем дольше живу, тем больше удивляюсь. Мы так любим классификации и характеристики. Мы стремимся понять; я, во всяком случае. Но тем самым мы лишь прибавляем что-то к природе вещей; сама природа не меняется.
Луиза покачала головой.
— Нет, я не то имела в виду! Мне так приятно быть с тобой!
Борелли поднял глаза.
— Только после вас.
Они поднялись по лестнице над бутербродной лавкой. Перегнувшись вниз на лестничной площадке. Борелли прочел вывеску напротив:
«У ФРЕДДИ — ШОУ ЧТО НАДО!»
— Прошлый раз я ее не заметил…
И он продолжил. Голос его гулко прокатился под сводами.
— Вы ведь понимаете, о чем я. Все на свете существует помимо описаний, и однако ж описания — это все, на что мы способны. Так мне кажется. И мне это странно. Вот взять, например, музеи…
Борелли постучал тростью в дверь.
Открыла стареющая рыжая тетеха в розовом пеньюаре. Борелли, улыбаясь, заглянул внутрь. Она решительно загородила проход рукой; складки пеньюара распахнулись.
Женщина присмотрелась к Луизе.
— Кого надо?
Борелли оглядел лестничную площадку.
— Это ведь седьмая квартира? Да, седьмая. Я сюда заходил несколько недель назад.
Тетеха скрестила руки на груди.
— Нет, не заходили. Я бы запомнила. — И она вновь воззрилась на Луизу.
— Нет-нет, я не о том! Я к дяде, — поправился Борелли. — Он тут живет.
Женщина расхохоталась.
— В апреле четыре года будет, как я сюда въехала. Никого больше тут нет. Никаких мужиков. У меня, между прочим, имя есть. Флора Бертон меня кличут.
— Но я же помню, — нахмурился Борелли, — вот и перила расшатаны, вот, глядите!
— На моей памяти так всегда было.
И хозяйка устало добавила:
— В жизни своей не видывала перил, которые бы не расшатались.
— Вы сказали, ваша фамилия — Бертон?
— Но вы же не Бертона ищете, так? Вообще-то я здесь всегда, заходите, коли понадоблюсь. — Она улыбнулась — и закашлялась.
— Джеймс, пойдемте, — потянула его за руку Луиза.
— Я заходил сюда всего-то несколько недель назад! — громко запротестовал Борелли. — Дядя был здесь!
— Переехал, наверное, — шепнула Луиза.
Борелли отошел в сторону, пощупал стену, перила.
Все здание казалось каким-то шатким и зыбким.
— Послушайте-ка, — завопила хозяйка от двери, — я тут много лет прожила! И нечего тут выдумывать, ясно? Нечего людей беспокоить. — Голос визгливый, пронзительный; словно у подержанной скрипки.
— Пойдемте же, — звала Луиза, — мы ошиблись адресом.
Борелли поглядел в окно на вывеску «ФРЕДДИ» и вновь поднял глаза наверх. Лестничная площадка опустела. Воцарилась тишина.
— Бедная женщина, — вздохнула Луиза.
Со всех сторон в глаза им ударил блеск хрома и зеркального стекла. На лестнице-то было темно; облупившиеся стены захватаны руками, точно так, как Борелли запомнилось; здание-смертник. Основной цвет внутреннего декора — буро-коричневый. Даже машины, терпеливо поджидавшие у тротуара, выглядели в точности как тогда. Ярко подсвеченная ясность всегда обманчива. Берегитесь!
Луизе пришлось подергать спутника за рукав.
— Ну пойдем же!
Ее мягкая настойчивость подразумевала ошибку.
— Я и матери про него писал. И он приглашал меня заходить снова. У нас так много общего. Улица — та самая. И дом тоже: я помню лестницу.
— Если пройдемся немного, может, мы его на улице повстречаем, — предположила Луиза.
Надо было любой ценой увести его прочь.
— Ну не выдумал же я всего этого…
«А даже если бы и так», — вертелось на языке у Луизы. Она оглядывалась по сторонам в поисках уютного ресторанчика. Необходимо удалить Борелли от былых ошибок.
За стеной выступали смертельно усталые стриптизерши — механически, под музыку-туш. Бизнес есть бизнес. Утро в Лондоне выдалось погожим.
Над дверью вилась прихотливая надпись (резные деревянные буквы обмакнули в типографские чернила):
ЗЕЛЬНЕР И РОЙ ДЖ. БИВ
* Описания, карты *
— Нам сюда, — кивнул Джеральд.
На пружинке подергивался крохотный медный колокольчик в форме запятой. Туристы вошли; колокольчик пришел в движение, растревожив недвижный покой лавки, и трепетал еще долго, точно умирающий на крючке лосось. Не иначе как свидетельствуя о подспудной тревоге, что таилась за мраморной невозмутимостью как умирающего библиофила Зельнера, так и его бесправного младшего партнера Бива (изрядно склонного к блаженному ничегонеделанию). В тихом омуте, как говорится, черти водятся; даже в здешнем высокоученом болотце. Иначе с какой бы стати колокольчик, этот несносный гаденыш, так действовал им на нервы? Возможно, как впоследствии размышлял Норт, звоночек скрашивал им жизнь, дробя пергаментно-желтую размеренность их дней и напоминая о внешнем мире — здесь он, за сводчатым окном, только протяни руку! — о словах и делах, о настоящих поступках. О Зельнере уже немало всего понаписали в научных журналах по всему миру. Рой Бив, перебирающий карты в глубине комнаты, поднял взгляд. Но не старик Зельнер, о нет. Не поднимая головы над рабочим столом, где стопки книг кренились напластованиями сланца, он аннотировал брошюру о фонологии языка суахили. Согревающий электрожилет ограничивал его движения довольно узким радиусом: истертый бордовый шнур вел от розетки к воротнику. Небольшое объявление, набранное полужирным шрифтом «кларендон», гласило: «НЕ ВЫРАЖАТЬСЯ».
— Нам сюда, сюда, — потер руки Джеральд. Похоже, он изрядно гордился своей находкой.
