навстречу ему? Учительница естествознания весной, случается, ведет в горы экскурсию школьников. Вот бы она привела сюда ребят. Эти овцы, хоть у каждой по два глаза, не способны понять и оценить его новое положение.
«Эх вы, глупые скоты! Не обращаете внимания на то, что пасет вас верховой чабан. Не знаете даже того, что Садык-байке привез юрту, чтобы защищать в ней от ветра и дождя тех ягнят, которые у вас родятся. Как говорит отец, у нас теперь на колхоз обид нет. Отныне все хорошее и все плохое зависит от вас и от нас. Если вы благополучно оягнитесь и мы будем за вами хорошо ухаживать, обрадуются не только в нашем колхозе. Это будет общим успехом всего района и всего Киргизстана… Откликнется и в самой Москве. Хорошее дело не пропадает, даже скрытое в горах… Если о наших успехах расскажет Садык-байке, узнают о них и в столице».
Удивительные перемены произошли за эти несколько дней в душе молодого чабана… Какого такого чабана? Кто сказал? Кто назвал этого будущего тракториста чабаном? Неужели только из-за того, что ему привели коня, что хороший человек, бывший солдат, обнял его, приласкал и ободрил, неужели весь строй мыслей изменился, пошел другим путем и погасил в нем прежние мечты?
…Охваченный думами, Дардаке, сам не зная отчего, вздрогнул и тревожно прислушался. Какой-то новый и удивительный звук… Да нет же, это блеет овца. Блеют многие овцы, но одна в этой массе блеет не просто, а совсем другим голосом. Дардаке уже давно умел отличить жалобу раненого или больного животного. Это тихое блеяние ни на что не было похоже…
И вдруг возник еще один голос — тонкий и высокий, пискливый голос только что родившегося существа. И вот опять ласковое и беспокойное блеяние матери. Так вот оно что! Значит, он услышал голос новой жизни…
Эта новость обрадовала, но в то же время как бы ошарашила Дардаке. Он остановил коня и сам застыл недвижим. И не только потому, что прислушивался. Его сковали волнение и новизна чувств. На секунду даже потемнело в глазах. Но тут же, справившись с собой, парнишка ловко соскочил на землю и, оставив коня без привязи, вошел в гущу стада, безошибочно определив то место, откуда шли эти новые звуки. Горный склон, занятый отарой, был не очень широк, справа и слева начинались ущелья, и овцы могли бы по ним разбрестись. Все это пронеслось в голове у Дардаке, но гораздо больше сейчас его беспокоила блеющая овца. Он увидел ее в тени валуна. Она облизывала темно-коричневого влажного густо-кудрявого крошечного ягненка. Дардаке приблизился тихим шагом, и, слава богу, овца хоть и подняла на него глаза, но не вскочила, не испугалась. Она даже что-то проблеяла, как бы желая поведать Дардаке о том, что с ней произошло и чего она еще ждет. И тут она быстро-быстро завозилась, вскрикнула, и вот рядом с первым ягненком оказался точно такой же второй. Ножки этого, второго, переплетались, и все же он сразу попытался вскочить. Упал, пискнул и опять вскочил. И мордочка его оказалась у разбухшего соска вымени, и он жадно припал к нему… Овца посмотрела на Дардаке, как бы говоря: «Видишь, какой прыткий! А тот, первый, еще и не пробовал…»
Дардаке пододвинул первенца к соскам матери, и он тоже попробовал вскочить на ноги.
— Ах ты моя везучая, ах милая! — ласково проговорил, склонившись к овце, Дардаке. — Самая первая — значит, самая смелая. Молись, чтобы твои двойняшки выжили… — Дардаке сказал эти слова, посмеиваясь над собой: «Какой я хитрый — сам не молюсь, а животным советую».
Молодой чабан дал ягнятам насосаться молозива матери. Он гладил овцу, шепча слова, которым научил его отец:
— Кылoо, кылоо! Двойняшки мои, двойняшки, ходите только посреди стада. Если выскочите вперед — вас украдут воры, а если отстанете — съест волк. Ходите только посредине!
Повторив несколько раз это заклинание, Дардаке вспомнил, что так встречают родившихся телят. Он ведь все прошлые годы сопровождал с отцом коров. Сейчас он мучительно покраснел, подумав, что произнес не то заклинание, какое положено овцам. Конечно, животные не понимают человеческого языка, но, если эта овца не первый раз рожает, она слышала от Мамбеткула или от сына его Алапая совсем другое и сейчас, наверно, очень удивлена.
Скрывая свое смятение, Дардаке взял ягнят в руки, поднял и потыкал их мордочки в бока других овец:
— Знакомьтесь, знакомьтесь со своими родичами!
Матка недовольно заблеяла, требуя вернуть своих двойняшек. Она хватала губами штаны Дардаке и, с трудом подымаясь на задние ноги, ухитрилась даже схватить его зубами за рукав. Парнишка спустил малышей на землю. Теперь они твердо стояли на своих тонюсеньких ножках, но при этом крупная дрожь сотрясала их тельца.
Дардаке вынул из-за голенища подарок Садыка — тетрадь и карандаш. На первой странице он крупно написал:
«1. Овца с белой звездочкой на лбу. 16 апреля 1948 года. К вечеру окотилась двумя очень похожими ягнятами с белой отметинкой на лбу. Первый приплод поставил на ноги помощник чабана Ракмат Сарбаев».
…Лошадь Дардаке, освободившись от удил, спокойно щипала траву на том месте, где он ее оставил. Похоже, что умная, кроткая, хозяина в пустом поле не бросит. Дардаке вскочил в седло, пригнулся к гриве и с криком, радостным и сильным, размахивая малахаем, помчался к отцу с матерью.
— Суюнчи! Суюнчи! Первый приплод, двойняшки!
Сарбай и Салима, выйдя из серой юрты, тут же и застыли. Только в следующее мгновение лица их осветились радостью. Они побежали навстречу сыну, простирая к нему руки.
— Первый приплод, первый приплод! — повторял Дардаке.
Семья Сарбая, пережив зиму и голодную раннюю весну, решила, что самое трудное позади. Все трое стали спокойнее и радостней. Да ведь и правда, после того как Садык привез им продуктов и сена, с быстрым ростом трав и появлением листвы на кустарниках, казалось, уже не было оснований для беспокойства и жалоб. Окот начала овечка со звездочкой на лбу. И пока приплод достиг тридцати пяти — сорока голов, все шло без сучка без задоринки. Сарбай, Салима и Дардаке успевали принимать ягнят. Оягнившиеся овцы вместе с ягнятами днем паслись на приволье, и только на ночь маленьких отделяли от маток и прятали в юрту, чтобы они не простудились: ночи в горах даже в конце апреля бывают морозные.
Да, все шло хорошо. Вечерами Сарбай и Дардаке собирали в мешки и курджуны[32] ягнят и увозили их из стада в теплую юрту. Детолюбивые матки забавляли их тем, что долго бежали за лошадью. Но многие оставались спокойно щипать траву и только время от времени особым образом блеяли, разыскивая своего ягненка. В течение дня чабаны внимательно наблюдали за теми овцами, которые искали места, чтобы рожать, толкали и трясли тех, что мучились и кряхтели, вытянув ноги; некоторым Сарбай мял руками живот — он помнил, что в далекие времена так поступал его отец.
Дардаке аккуратно записывал в тетрадь приметы вновь родившихся, состояние здоровья овцы и ягнят. Сарбай посматривал на него и уважительно, и в то же время чуть насмешливо — раньше таких записей никто не делал. Впрочем, он был очень доволен сыном, а с тех пор как Дардаке прискучило ездить верхом и он больше внимания отдавал маткам и приплоду, отец все чаще бросал на него взгляды, полные любви и одобрения. Приплод увеличивался, стадо росло без особых приключений, и неопытным чабанам представлялось, что так и будет продолжаться. Но в один из теплых солнечных дней окотилось почти одновременно тридцать пять овец. Сарбай и Дардаке кидались к одной, к другой, не зная, где они больше нужны. Тут уж нечего было и думать о том, чтобы трясти, толкать или мять живот. Хоть бы жив остался ягненок. Рожавшие овцы не успевали выйти из стада, чтобы спрятаться в укрытие. Того и гляди, крошечных ягнят затопчут чужие острые копытца… Окот продолжался и вечером и ночью. Что делать? Салима прибежала к ним на помощь, но и втроем они не могли справиться с лавиной, свалившейся на них. Как различить, не перепутать? Теперь, когда у половины стада появились ягнята, разве уследишь, у какой овцы какой ягненок и двойню она родила или одного? Трудно посчитать овец — эта колышущаяся масса, однородная и беспрерывно блеющая, переливается, разбредается… Да, трудно посчитать, но все-таки возможно. Гораздо труднее знать каждую, знать, какой ягненок какой овце принадлежит.
