– Ты в самом деле думаешь, что нам удастся проскочить?
– По-моему, есть только один способ проверить это, – усмехнулся он.
Глубоко вздохнув, женщина кивнула, хотя и с явной неохотой.
Быстро, но осторожно они двинулись к противоположной стене, старательно уклоняясь от смертоносных лучей – проползая под одними, перепрыгивая через другие. И вот уже цель впереди – сейф, спрятанный в нише за бесценной картиной Матисса. На мгновение задержав на ней яркий луч фонарика, мужчина сунул его своей спутнице, снял картину со стены и положил лицевой стороной на пол. Вырезал холст из рамы, скатал, передал женщине, и она убрала его в рюкзак.
– Теперь давай займемся этим. – Он кивнул на сейф.
Свет фонарика переместился на панель с традиционным круглым замком и кнопками. Достав из рюкзака маленький прямоугольный прибор, похожий на карманный калькулятор с отходящим от него длинным проводом, мужчина прикрепил свободный конец под панелью с кнопками. Для этой цели он использовал кусок мягкого пластичного вещества, которое обычно в шутку называл «глупой замазкой».
Аппарат заработал, на его экране по мере поиска нужной комбинации с сумасшедшей скоростью мелькали цифры. Прошли считанные секунды, и сейф открылся, затем его содержимое перекочевало в подставленный рюкзак. Мужчина запер сейф, отсоединил и убрал аппарат, продел руки в прочные лямки рюкзака и надежно приладил его на спине.
– Давай убираться отсюда к чертям. – Он опустил очки на глаза.
Возвращение на балкон снова потребовало от обоих неимоверной осторожности и изворотливости. Мгновение – и они растворятся в ночи, но… Женщина со страхом смотрела на толстый кабель длиной в несколько сот футов, тянувшийся к другому небоскребу. Тот самый, с помощью которого они добрались сюда. За последние месяцы она множество раз использовала кабель именно такого, особого типа и знала, что он абсолютно надежен. И все же сомнительно, чтобы когда-нибудь ей удалось привыкнуть спокойно проделывать подобные вещи. Трудно не волноваться, зная, что твоя жизнь буквально висит на волоске в пятистах футах от поверхности земли. Перегнувшись через перила, женщина взглянула вниз, на мерцающие огни Манхэттена. Это эффектное в обычной ситуации зрелище сейчас не произвело на нее ни малейшего впечатления, разве что усилило чувство страха. «Единственная ошибка может стать последней», – неотступно билось в голове. Одно неверное движение – и ей конец.
– Давай же! – В голосе мужчины послышались нетерпеливые нотки.
Бесстрашно свесив с перил длинные ноги, точно сидя на краю постели, он ухватился за прочную металлическую петлю, надетую на кабель, с силой оттолкнулся и со все возрастающей скоростью понесся вперед, к соседнему зданию.
Женщина вспомнила слова, сказанные им в тот день, когда она училась пользоваться кабелем: «Я дорожу своей жизнью. Но скользить по этому кабелю совершенно безопасно, хоть младенца таким способом отправляй». Она глубоко вздохнула, с грацией танцовщицы поднялась на перила, вцепилась в петлю и устремилась вперед. Ветер развевал вокруг лица темные длинные волосы, когда она, точно ночная птица, мчалась сквозь ночь, а в голове молнией проносились мучительные вопросы.
И главное, как она оказалась здесь, как решилась принять участие в… этом?
САНТА-ЕЛЕНА, КАЛИФОРНИЯ
сентябрь 1975 года
Долина Напа утопала в жарком белом мерцании разлитого повсюду солнечного света. Бронзовые тела работавших на виноградниках полуобнаженных людей блестели от пота. Они собирали спелые гроздья – долгий, изнурительный труд, конечной целью которого были изумительные вина, прославившие северную Калифорнию. Кое-где к изготовлению вин уже приступили, и в воздухе витал острый пьянящий аромат. Для этих мест сбор винограда – явление столь же обычное, как многочисленные толпы и постоянные пробки на улицах Нью-Йорка, хотя и не столь общеизвестное. Это винодельческий край, и куда ни глянь, всюду взгляд падал на виноградники и винные заводы.
Около одного из виноградников на поросшем травой холме под большим дубом сидела Абби Гианнини, задумчиво глядя на раскинувшийся перед ней пейзаж. Рядом лежали альбом и несколько карандашей. На девушке был ее обычный наряд – выгоревшие джинсы и свободная блузка цвета слоновой кости с вышитыми по вороту и низу яркими пестрыми цветами. Длинные темные тяжелые волосы волнами рассыпались по плечам, подчеркивая красоту смуглого овального лица. Большие темно-карие глаза, кожа оливкового цвета и прекрасные, почти совершенные черты свидетельствовали об итальянском происхождении Абби.
Все это она унаследовала от своих предков, которые приехали сюда из Тосканы еще в девятнадцатом веке. У них не было ничего, кроме накопленного несколькими поколениями опыта по изготовлению изумительных вин и… надежды. Надежды начать новую жизнь, стать владельцами собственных виноградников и продолжить традиции, хранившиеся в их семьях в течение столетий. В Тоскане Гианнини считались признанными мастерами виноделия, и Абби всегда казалось ужасно несправедливым, что здесь, в Калифорнии, они смогли стать всего лишь наемными рабочими. С тех самых, казавшихся теперь бесконечно далекими времен – больше ста лет назад, – когда ее прапрадедушка, Роберто Гианнини, прибыл сюда, они всегда работали на других. Другие наживались, используя их опыт, в то время как им самим едва удавалось сводить концы с концами.
Абби смотрела на безоблачное небо, восхищаясь его ясностью, голубизной и беспредельностью. В памяти сами собой всплыли слова услышанной когда-то песни: «В ясный день увидеть можно вечность».
Незаконченный рисунок на первой странице заставил ее ощутить привычный укол разочарования. Бесчисленные попытки запечатлеть эту сцену – люди, работающие на виноградниках, ослепительный солнечный свет, бездонное небо – неизменно оканчивались неудачей. Ей никак не удавалось передать то, что открывалось взгляду и сердцу. И все-таки, попытавшись оценить рисунок, девушка пришла к выводу, что он вовсе не так плох. Ею руководило отнюдь не тщеславие – Абби просто констатировала факт. Лучше чем кому-либо другому ей были известны сильные и слабые стороны ее художественного дарования. Она талантлива, да, понимала Абби, но тем сильнее было ее огорчение. Она так остро чувствовала самобытность и глубину этой необыкновенно живописной сцены, и тем не менее… Стоило ей перенести свои впечатления на бумагу, как пропадало нечто неуловимое, но, по-видимому, существенное. Рисунок никогда в полной мере не соответствовал оригиналу.
В отличие от предков и даже от собственных родителей Абби не имела ни малейшего желания
