не трусость держит мой рот на замке. Кварт, протянув мне листок бумаги, попросил записать телефон, по которому меня можно найти. Тут я и говорю:
— Мне не хочется здесь жить.
— Что это значит?
Говорить, не отступать, начало отличное, я иду по верному следу, мысль птичкой бьется у меня в голове, только ухватить.
— Жить здесь — значит все время вспоминать о несчастье, не так ли? Целый год я приходил в себя, но только вы открыли мне дверь, как сразу все и вернулось.
По напуганному его взгляду вижу, что попал в точку. Какой же я негодяй, нанес ничтожному противнику удар несоразмерной силы.
Двумя пальцами Кварт стучал себе по лбу, все не мог взять в толк, как это его со стороны натолкнули на столь очевидную мысль. А ведь мне ничего не стоило уйти домой и позвонить спустя несколько дней с сообщением, что мне как снег на голову свалилась роскошная комната. И у него бы от сердца отлегло.
— Мне на тебя сердиться?.. — произнес он. — Мне — на тебя? Могу только прощения попросить, мальчик мой дорогой. Что-то я стал туго соображать.
Он настоял на том, что заварит свежего чаю, у него есть настоящий английский. Отправившись следом на кухню, я наблюдал за движениями, которые он выполнял безмолвно, с печальным видом. Из трубы давным-давно ненужной печки он вытащил яркую банку с английским чаем. Я попытался утешить его по-иному, на пользу нам обоим: пусть, говорю, его предложение неприемлемо, зато он может мне помочь, порасспросив о жилье музыкантов своего оркестра.
— Я и в синагоге могу спросить!
А те, к кому он обратится, в свою очередь начнут расспрашивать своих знакомых, и так далее, и так далее, пока лавина вопросов не докатится до нужного человека, — убеждал я.
Над кухонным столом к стене прикреплена страничка из книги, я прочитал подчеркнутые красным строки о музыке: «.ибо она столь высока, что недоступна никакому разуму, всевластное и всеохватное воздействие ее осмыслить никто не в силах.»
— Это Гёте написал, — пояснил Кварт. — Не будь я Гордон Кварт: через месяц у тебя появится комната, положись на меня.
***
Гордон Кварт пригласил нас в ресторан. Только в шесть вечера отец мне сообщил: Кварт в семь заедет за нами на машине. Я возмущался, что меня так поздно оповестили, — разумеется, вечером мы встречаемся с Мартой. Отец равнодушно сказал, что я могу и не идти, если не хочу, а уж с Квартом он как- нибудь объяснится. Вот уже сколько дней он всячески давал мне почувствовать, до чего я ему отвратителен. Притом я помалкивал и вел себя так, будто забыл про похищение, то избегая отца, то чуть подлизываясь, ну, куда ж еще?
— Помнишь свое обещание? После выпускных я могу о чем-то попросить.
— Да.
— В будущем прошу сообщать мне заранее, что мы куда-то приглашены.
Чистое безумие, я мог пожелать путешествие на Кавказ или деньги, а может, и мотоцикл, но вместо этого лишь выпустил капельку скопившегося внутри яда. Отец равнодушно ответил:
— Посмотрим, как получится.
Марта разобиделась, когда я позвонил, экая важность — ужин с отцом и Квартом. Я наврал, что Кварт всячески настаивал на моем присутствии, бог весть почему. Мы проболтали полчаса, нашептались и нашушукались вдосталь. Еще Марта спросила, как долго будет оккупирован домик, и тут уж я сказал правду:
— Может, узнаю сегодня вечером.
Кварт заехал за нами вовремя, в темном костюме, старившем его на несколько лет. Пожимая руку, он мне подмигнул, словно между нами был тайный сговор. Отец спросил, отчего он не взял с собой Ванду, а Кварт весело ответил, что она на фестивале работает переводчицей, и жаль ужасно, но ничего не попишешь. Кварт был в таком прекрасном настроении, что отец велел ему разок дохнуть, прежде чем мы уселись в желтый автомобиль.
В городе многие улицы были перекрыты, но даже там, где проехать разрешалось, пешеходы мешали двигаться вперед. Кварт то и дело жал на гудок, ругался на молодежь, не признающую правил, и сиял. На вопрос отца, куда он нас везет, Кварт ответил:
— Вот-вот будем на месте.
Но он преувеличивал, мы долго еще не могли добраться до места, и свое настроение он подрастерял, поскольку ему приходилось все время сворачивать не туда, куда хотелось. В конце концов он поставил машину на стоянку и предложил проехать две остановки на трамвае. Отец назвал его блестящим организатором, Кварт закатил глаза и обратился ко мне:
— Как ты только терпишь этого торопыгу?
Пока ехали в трамвае, он всячески давал мне понять, что нынче вечером я главная персона: и взглядами, и ожиданием моего кивка, чтобы продолжить какую-то фразу, и постоянными хлопотами вокруг. Отцу все это не нравилось, при любом знаке внимания он кроил такое лицо, будто дивился современным нравам.
Ресторан назывался «Ганимед», Кварт знал там одного официанта, который занял для нас столик. Нам пришлось пробиваться через толпу людей у входной двери: их не пускали, ресторан полон. Кварт несколько раз повторил: «Ведите себя прилично!» Только мы сели, как официант поставил перед нами бокалы, наполненные шампанским, это Кварт с ним договорился. Я выпил шампанское одним махом, напрасно отец коснулся моей руки. Кварт сказал, что шампанское — невиннейший из напитков.
Официант обслуживал нас так быстро и так внимательно, как будто Кварт когда-то спас ему жизнь. Тем не менее отец вскоре потерял терпение и брякнул:
— Когда начнем?
Я сделал удивленное лицо, хотя давно догадался, что ужин они используют как предлог, то ли намереваясь проверить, какую опасность я для них представляю, то ли желая заручиться моим молчанием. С деланной наивностью я спросил Кварта, что такое нам следует начать, я вообще решил как можно больше говорить с Квартом и как можно меньше с отцом.
Кварт явно считал отцовское поведение неуместным. Он решил исправить положение и налил мне шампанского из бутылки, вдруг очутившейся в его руке, со словами:
— Как я слышал, ты успешно сдал выпускные экзамены?
Я кивнул и хотел было выпить, но отец забрал полный бокал из моей руки, поставил пустой перед моим носом, а Кварту сказал:
— Хочешь его напоить?
Какая-то женщина из-за соседнего столика наблюдала за нами. Я выпалил, что уйду немедленно, если отец не прекратит так со мной обращаться. Затем взял полный бокал и осушил его до дна. Шампанское было невкусное, и я уже ощущал действие первого бокала. Кварт, взяв отца и меня за руки, сказал, что приглашал нас ужинать, а не ссориться.
Но нам было не до него, мы с вызовом смотрели друг другу в глаза, и отец спросил:
— А как я с тобой обращаюсь?
— Как с врагом.
— Но ты и есть мой враг.
Кварт поднес палец к губам и зашипел: официант подал суп. Из начищенных до блеска кастрюлек стал разливать его по тарелкам, с левой руки, словно желая продемонстрировать, что его ремеслу не чужд артистизм. Мы молча принялись за еду.
Вскоре отец, отложив ложку, обратился ко мне:
— Скажу начистоту: по мнению Гордона, с тобой надо поговорить всерьез и тогда ты нас лучше поймешь. Я придерживаюсь другого мнения. Во-первых, я думаю, ты вообще ничего не понимаешь, а во- вторых, мне это все равно. Но раз уж он настаивает — пожалуйста. Говорите, я слушаю.
«Еще одна только грубость, одно-единственное оскорбление!..» — решил я про себя. Кварт почуял опасность, угрожающую прекрасному его вечеру, и заговорил со мной:
