они умеют.
— Ну, это тебе лучше знать.
В трамвае мы стояли, потому что двух свободных мест рядом не было. Смотрели в окна по разным сторонам, не разговаривали. Слышать я ничего не хотел, не хотел и говорить, но молчание действовало угнетающе. Может, она уже жалеет, что напросилась со мной, ведь о том, что ждет не дождется моего переезда, могла сообщить и в другой раз.
Наконец я сказал, что ей лучше бы сесть, с больной-то рукой, а она ответила, что мы вот-вот приедем. Незнакомый район мне нравился, трамвай, казалось, проезжает городок, где даже четырехэтажные дома в диковинку. Вайсензее — у отца тут жила одна знакомая, она все клялась, что в жизни не променяет этот район на другой.
Мы вышли, Марта спросила у какой-то пожилой пары, где тут Амалиенштрассе. Оказалось, до нее еще одна остановка. Что ж, по мне можно и пешком, хотя прогулка затянется. Марта, похоже, знает дорогу и берет меня под руку, просто не верится. Какое испытание она мне уготовила?
Мы идем и идем, улиц я уже не различаю. Руку выставил треугольником. Что мне до замысла Марты с этой прогулкой под ручку. Нечего тут копаться, она это и в голову не берет. Только у меня все всерьез, только мне за любой чепуховиной мерещится глубокий смысл, только мне все пустое кажется таинственным и многозначным.
***
Не нашел я ни кусачек, ни напильника.
И никак не получалось забыть про пьяного отца, я все тащил его через всю комнату к кровати, все падал на него сверху. На другой день он вышел после обеда, лицо серое, от ночного благодушия ни следа.
Я представил себе, как он опять сидит против надзирателя, опять требует: «А теперь давай с самого начала!» И как тоскливо ему слушать этого Хепнера, как трудно ему смотреть на пленника, как изо дня в день все сильнее желает конца разборки, в том себе не признаваясь. Единственный, кто может покончить с этим делом, — я, и все зависит от моей смелости.
Полез я в ящик с инструментами. А вдруг отец однажды будет мне благодарен за освобождение от пленника? После всех колебаний я твердо уверился в том, что спасти их можно только вместе, одного и другого. В ящике отвертка, два молотка, клещи, но решимость моя велика, и я не спасую перед первым же препятствием на пути.
Магазин инструментов — самый большой, какой я знаю, — у Ораниенбургских ворот, туда я и поехал. Продавец выложил мне три напильника на выбор, я купил два — с самой мелкой и с самой грубой насечкой. А кусачек не было. Молодой человек, заметив разочарование на моем лице, поинтересовался, для чего мне кусачки. «Перерезать сталь толщиной в палец», — ответил я. А он улыбнулся: во-первых, нужный мне инструмент называется болторез, а во-вторых, болторезов в продаже тем более нету.
До самого закрытия бегал я по магазинам, и все напрасно. Я не надеялся, что справлюсь с наручниками при помощи двух пилок. В крайнем случае можно перепилить кроватную стойку, пусть тогда надзиратель отваливает со скованными руками и сам думает, как ему снять наручники. Ведь речь не о том, чтобы ему помочь, а о том, чтобы его спровадить.
Привиделась мне и такая жуткая картина: я работаю напильником, входит кто-то из похитителей. Но какой смысл готовиться к этому, такого просто нельзя допустить. Канатоходец тоже не думает о падении. Единственная мера предосторожности — правильно выбрать время. Примерно начиная с полуночи — так я думал — риск сокращается. А если меня паче чаяния обнаружат, скажу одно: «Я сделал то, что должен был сделать». Толку не будет ни от извинений, ни от призывов войти в мое положение.
И я поехал домой дожидаться полуночи. С тех пор я часто спрашиваю себя, отчего мой выбор пал именно на эту, а не на любую другую из прошедших тринадцати ночей. Только оттого, что отец напился? Не знаю, как тут с предчувствием: говорят, некоторые люди чуют опасность, грозящую их близким. Но скорее это просто случайность, проклятая случайность. Точно так же я мог поехать на дачу днем раньше или неделей раньше, когда несчастье еще можно было предотвратить.
Позвонил Марте, сказал: встретиться опять не удастся. Что на этот раз? Я был слишком возбужден для подходящей отговорки, пообещал объяснить все завтра. Быстро повесил трубку и подумал, насколько проще было бы иметь Марту в союзницах.
Впереди еще четыре часа. Я не выспался и оттого не решался лечь. Правда, можно поставить будильник, но вдруг отец вернется и услышит его звон. Нашел гвоздь, самый толстый, и взялся его пилить. Пустая затея, но я немного успокоился, когда надпиленный гвоздь распался на две части. Раньше я не пробовал пилить металл, две половинки того гвоздя я храню до сих пор.
На гвоздь я убил лишь несколько минут. Услышав, как кто-то поднимается по лестнице, минуя нашу квартиру, я вздохнул с облегчением: встречаться с отцом мне в тот вечер совсем не хотелось. Я вышел из дому и поехал за город: буду ждать на месте.
Человек я нерешительный, до последней секунды я искал повод отказаться от своего мероприятия. Сидя в электричке, думал: «Разве это победа? Спасенный проклинает спасателя». Ожидая автобуса, думал: «Я — сын в роли полицейского». Блуждал по лесу и думал: «Сделаю — и мы навсегда по разные стороны».
Но я отбросил все колебания, сказав себе: оставь, кончай спотыкаться на одном и том же месте. Единственная мысль меня смущала: вот я выпущу Хепнера, он вернется домой, а если они снова его поймают?
Автобус подобрал меня на остановке. До опушки леса путь один, потом придется ходить кругами. Если в точности следовать плану и не появляться до полуночи, тяни еще два часа. Сначала я шел по протоптанной тропинке, потом привык к темноте и двинул прямо через лес. Давай повнимательнее, а то с деревом столкнешься. В кармане позвякивают напильники. От страха никак отделаюсь — то ли из-за темноты, то ли из-за предстоящего.
В обход я вышел к воде, путь указывала Полярная звезда, на каждой прогалине я сверялся с курсом. У воды, мне казалось, ждать легче. И все равно я терзался противоречиями: то пусть время до полуночи проскочит в секунду, то пусть оно тянется вечно. Трудно предположить, что Хепнер и теперь рассчитывает на мою помощь, наверно, он думает, что названная им сумма мне показалась недостаточной. Не стоит приближаться к знакомым домам. Собаки всегда лают, когда мимо идет чужой.
На холме у берега я нашел подходящее для ожидания место, озеро лежало передо мною как блюдо, полное золота и серебра. Я сел на сухую землю, спиной прислонился к стволу дерева, и комары не мешали, ветер их разогнал, и так хорошо мне было — тепло и прохладно вместе. Сидел, и голова успокаивалась, мысли улетали прочь одна за другой. Все эти ночи я провел в пути — то из любви, то от беспокойства, теперь вот по делам.
Кто-то крошечный ползет по моей руке, а мне не мешает, мне же не больно, и пусть себе ползет. Глаза мои закрылись. Помню, в полусне мне хотелось сунуть для тепла руки в карманы, но то ли я подумал, то ли мне привиделось сквозь сон, что в такой ситуации рукам в карманах не место.
Проснулся я вовремя. В первый миг ожили лишь глаза и уши, но я не заметил вокруг ничего нового. Только лунная дорожка, разделявшая озеро на половинки, чуть сместилась к правому берегу. Я встал, проверил свои напильники и двинулся в путь. Каждый шаг давался мне с трудом, я мечтал, чтобы какое- нибудь событие помешало мне осуществить план. Вот бы счастье, например, не найти в темноте нашего домика.
Я подошел к нему в запланированное время. Пробрался через живую изгородь, лаз постепенно зарастал. В этом году отец не успел, не заставил меня подстричь изгородь, а сам я в жизни не подступлюсь с ножницами к грабу. Для начала я, не приближаясь к двери, обошел дом. К моему ужасу, в комнате пленника, занавешенной простыней, горел свет.
Но вместе с ужасом проснулась и надежда: кто-то из похитителей в доме, есть уважительная причина для бегства. Прислушивался, прижимал ухо к окну — ни звука. Отойдя на расстояние, я бросил в стекло комочек земли, и опять никакого движения. Хватит осторожничать: или порядок содержания пленника требует ночного света, или его попросту забыли выключить.
Обойдя дом и направляясь к двери с другой стороны, я чувствовал себя искателем приключений, который движется наудачу, невзирая на все предупреждения, — вот как мало я доверял собственным
