В те годы почти не освещенные и не охраняемые улицы Рима по ночам так и кишели разного рода темными личностями, и однажды Амеана, непредусмотрительно возвращавшаяся домой поздно вечером, подверглась нападению двух грабителей. Они снимали с нее украшения и рвали одежду, когда подоспел третий. Одному из его противников удалось убежать, а второй остался лежать на дороге с ножом в горле. Полумертвая от страха гречанка позволила незнакомцу проводить ее и согласилась наградить его так, как он просил. Позднее она поняла, что он вовсе не спас ее, а всего лишь забрал себе чужую добычу. С тех пор она не могла от него отделаться: он приходил к ней, когда считал нужным, возникал словно бы ниоткуда и так же стремительно исчезал. Она не знала, кто он и где живет, и даже его имя — Мелисс — вряд ли было настоящим.
И вот сейчас этот человек смотрел на гречанку с неприкрытым вожделением, протягивая ей золотой браслет редкой работы.
— С кого ты его снял? — сказала Амеана, зная, что он простит ей такой вопрос.
— Ни с кого. Сам купил. Хочу, чтоб ты знала: я могу делать тебе такие же подарки, как твои паршивые патриции.
— Почему ты всегда приходишь в те драгоценные утренние часы, когда я отдыхаю? — капризно произнесла гречанка.
— Потому что позднее и тебя и меня ждет работа. Амеане очень хотелось прогнать его, но она не смела — этот человек внушал ей неподдельный страх и, как ни странно, именно оттого что иногда, помимо темной страсти, она видела в его глазах еще что-то, напоминающее искреннюю привязанность: страшна преданность льва, который сегодня лижет тебе ноги, а завтра может вцепиться в горло.
— Почему бы тебе не пойти к другой женщине? Там не пришлось бы платить так много! — вырвалось у нее.
И он отвечал со странной усмешкой:
— Я хочу только тебя. Другие покоряют города и завоевывают страны, ведут армии через пески и воды… Я же хочу только тебя.
В ее взгляде мелькнул испуг, хотя голос звучал с привычной кокетливостью:
— Я так хороша?
— Просто мы похожи.
— Чем? Я ничего о тебе не знаю. Даже сколько тебе лет…
— Это так важно? Мне еще нет тридцати. И я, так же как и ты, не родился свободным.
— Так ты вольноотпущенник?
— Да, — неохотно отвечал он, присаживаясь на край ложа. — В моей истории нет ничего необычного. Я родился от связи богатого землевладельца с рабыней. Единственное, чего хотела моя мать, — свободы для меня. Хозяин дал мне свободу и вскоре после этого умер. Мое имя не упоминалось в завещании, мне не досталось ничего. Что оставалось делать? Свобода без денег — разве это свобода? Я отправился в Рим. У меня был хороший выбор: грузить товары в порту, чистить уборные или продать себя в гладиаторы. В конце концов я стал тем, кем стал, и не жалею. Я умею внушать страх, а в Риме это, пожалуй, даже больше, чем уважение.
Куртизанка подняла брови.
— И чем же мы похожи?
— Тем, чего добились и каким способом. Вспомни, тебе дал свободу богатый старик, с которым ты спала с тринадцати лет.
Амеана сделала протестующий жест, и тогда Мелисс добавил:
— Я тебя не осуждаю. Каждый устраивается так, как умеет, и продает то, что может продать.
Гречанка молчала. Для того чтобы взойти на свой собственный маленький Олимп, где ее услугами пользовались пусть не боги, но люди, в ее представлении, значительно приближенные к ним, она прошла сквозь череду унижений, и теперь боялась, что знакомство с этим человеком послужит ей во вред, отпугнет часть наиболее выгодных и знатных клиентов.
Однако когда Мелисс протянул к ней жадные руки, она не посмела возразить. Сорвав одежды, он стремительно и грубо овладел гречанкой, впиваясь в ее губы жаркими поцелуями, а после с настойчивой нежностью сжимал в объятиях тело Амеаны, наслаждаясь ароматом ее кожи и волос, проводил руками по ее груди и изгибам бедер так, словно любовался прекрасной статуей. Девушка застонала в мучительном напряжении страсти, поскольку из многочисленной армии ее любовников один Мелисс мог доставить ей истинное наслаждение. Не склонная к размышлениям, гречанка не догадывалась о том, почему это происходит: с другими любовниками Амеана выбивалась из сил, чтобы доставить им удовольствие, хотя ей далеко не всегда нравилось делать то, чего они требовали или о чем просили, тогда как с Мелиссом она отдавалась во власть свободы.
Но после, глядя, как он лежит на спине, уставившись в потолок, и словно бы размышляет о чем-то, не имеющем никакого отношения к их сегодняшней встрече, гречанка беспокойно завозилась на ложе. Скоро должны явиться посланцы тех, кто хотел бы провести с нею вечер и ночь, и ей нужно было время для того, чтобы привести себя в порядок и хотя бы немного отдохнуть.
Все-таки было бы куда лучше, если б он оставил ее в покое!
ГЛАВА IV
В час, когда солнце, завершив свой дневной путь, утонуло в темных глубинах горизонта и черное полотнище неба усыпали точно вышитые серебряной ниткой блестящие точки звезд, а стволы деревьев в саду призрачно белели, омытые лунным светом, Ливия неслышно пробралась в атрий и долго молилась перед нишей со статуэтками домашних богов. Девушка положила на алтарь оставшийся после вечерней трапезы (которую, сославшись на нездоровье, совершила в одиночестве у себя в комнате) кусок пирога и плеснула вина. Потом тихо поднялась с колен и, подобрав складки одежды, поспешила обратно.
Ливия не случайно выбрала для молитвы такое, казалось бы, совершенно неподходящее время: сейчас, когда она ощущала вполне объяснимый трепет перед таинством ночи, ей было проще внушить себе страх перед волей богов. Что это — испытание, возможность вознестись к небесам или сорваться в пропасть? Правильно ли она поступила, столь быстро и бездумно согласившись на свидание с Гаем?
Но… как говорил ее брат, «будущее уже существует»: их встреча несомненно была предопределена велением свыше! И разве мало она думала о Гае Эмилии все эти дни, грезила о том, что должно казаться несбыточным, не заглядывала в темные уголки души, где таятся самые сокровенные чувства?
«Что может быть между нами? — спрашивала себя девушка, стараясь рассуждать хладнокровно и трезво. — Ведь я просватана за другого!»
А Амеана? Разумеется, Ливия знала, зачем мужчины посещают таких женщин, но не имела понятия, насколько прочными могут быть подобные отношения.
На фоне той радости, которая охватывала ее в предвкушении свидания, Ливию терзали похожие на дуновение ледяного ветра душевные муки. Могла ли другая девушка, отнюдь не стоящая выше житейской морали и не презирающая предрассудки, так просто погрузиться в неизвестность? Скорее всего, нет. Ни Юлия, ни Делия Лицина, никакая другая незамужняя, но уже помолвленная римлянка из патрицианской семьи никогда не решилась бы на такой поступок. А если узнают отец, Децим или Луций Ребилл?!
И все же существовало то главное, что останавливало поток этих мыслей и нарушало их последовательность, — она желала свидания с Гаем, желала, несмотря ни на что, и это желание беспрестанно росло, как растет голод, — то был неутолимый, сводящий с ума жар влюбленного сердца.
Ливия не знала, правильно ли поступила, доверившись рыжеволосой рабыне, но ей было стыдно сговариваться с другими служанками, хорошо знакомыми с правилами и обычаями семейства Альбинов.
В тот памятный для них обеих день Тарсия вернулась домой часом позже своей госпожи, растерянная, запыхавшаяся от спешки. Она выглядела расстроенной, подавленной, и Ливия удивилась.
— Разве ты не рада тому, что твой галл в Риме? Ты говорила, его хотели продать на рудники.
Тарсия рассказала хозяйке то немногое, что удалось узнать: Элиара случайно увидел человек, поставляющий рабов для гладиаторских школ. Какое-то время Элиар обучался в Капуе, а потом его
