разбились по парам, согласно жребию, и соревновались в количестве принятых и пропущенных подач. Ливий выпало играть вместе с незнакомым молодым человеком — они выступали против юной патрицианки Делии Лицины и жениха Юлии (к радости последней, он тоже оказался здесь).
С шапкой вьющихся, низко нависавших на лоб волос и крупными чертами лица Клавдий Ралла несомненно обладал мужественной внешностью, хотя, на взгляд Ливий, был слишком рослым и грузным. Двигался он тяжело и несколько неуклюже, Делия считала ниже своего достоинства выбиваться из сил, гоняясь за мячом, тогда как тоненькая, легкая как перышко Ливия бегала быстро, и партнер попался ей под стать — сообразительный и ловкий. Понимая друг друга без слов, они действовали слаженно, двигались в едином ритме и без труда отражали самые сложные удары. Лицо Ливий разрумянилось, зеленовато-карие глаза блестели, свободно подвязанные волосы разметались по плечам, и ветер обвивал вокруг колен ее тонкую тунику.
Они с завидной легкостью обыграли Делию и Клавдия, потом еще две пары противников и получили приз — красивую вазу с выпуклыми украшениями. Во время игры у Ливий не было времени разглядеть своего партнера, теперь же он подошел к ней, безмолвно протягивая сосуд. Девушка ожидала, что он спросит ее имя или же назовет свое, но он этого не сделал. Не стал и благодарить в изысканных выражениях за то, что она согласилась играть с ним в паре, как, возможно, поступил бы другой. И она тоже не знала, что сказать. Он не выглядел ни заинтересованным, ни смущенным и, к удивлению Ливий, почти совсем не запыхался от бега. В первый момент он показался ей ровесником, но потом она решила, что, вероятно, он старше ее на четыре-пять лет. Его лицо покрывал загар, куда более густой, чем у большинства римских юношей, глаза были темные, почти черные, красивого миндалевидного разреза, растрепавшиеся от ветра волнистые волосы отливали смоляным блеском. Простая белая туника, никаких знаков отличия, ни украшений, которыми злоупотребляют щеголи, — лишь кольцо-печатка на пальце. Интересно, кто он?
Вручив Ливий приз, незнакомец коротко кивнул и ушел, оставив ее посреди площадки с вазой в руках.
Девушке ничего не оставалось, как подозвать рабыню, отдать ей вазу и отправиться вместе с подругами в находящиеся поблизости термы.
…Смывая с разгоряченной кожи пот и пыль и рассеянно разглядывая налитые здоровьем и силой тела окружавших ее знакомых патрицианок, Ливия не переставала думать о незнакомом юноше, не удостоившем ее даже улыбкой. Девушка чувствовала себя уязвленной; к тому времени, как она вернулась к портику, ее настроение окончательно испортилось. Напрасно она согласилась играть в мяч и носиться по площадке как девчонка. Юлия же не стала! И Луцию Ребиллу, такому степенному и серьезному, не пришло бы в голову предаваться подобной забаве.
Ливия отошла от вновь собравшейся на площадке молодежи, встала между колонн портика и… затаила дыхание, внезапно услышав разговор двух мужчин, которые стояли за колонной, не видя ее.
— Кто эта девушка, вместе с которой я играл в мяч? — спрашивал один из них.
— Ливия, дочь Марка и сестра Децима Альбинов.
— А! — протянул первый. В его голосе явственно звучало равнодушие.
— Ты их знаешь?
— С Децимом я почти незнаком, а с Марком Ливием мы встречались. — Последние слова были произнесены с озадачившей Ливию иронией.
— Она — подруга Юлии Марцеллы, той, что выходит замуж за Клавдия Раллу. У Ливий тоже есть жених, хотя она далеко не так хороша, как Юлия. Но брак, конечно, очень выгодный. И потом, из таких мышек получаются хорошие верные жены. Добродетель — главное качество для супруги римлянина. Разве я не прав?
— Да, добродетель и красота, разумеется, тоже.
— Ну, красавиц-то полно и в других местах, тебе ли не знать, Гай!
Оба засмеялись, и этот смех больно задел Ливию.
«Да! — мысленно произнесла она с вызовом, обращаясь неизвестно к кому. — Я выйду замуж за Луция и буду ему хорошей женой. И Децим, и Юлия правы: пока человек мирится с привычной жизнью и не хочет перемен, он по-своему счастлив. Но стоит заглянуть за грань возможного, как ты теряешь покой. Я — мышка, и у меня будет свое мышиное счастье. С ткацким станком и верностью мужу, которого я не люблю».
Между тем толпа молодежи начала стекаться вглубь портика: обыкновенно здесь затевались жаркие споры, кто-то произносил речи… В то время Юлий Цезарь находился в Африке, сражаясь с остатками армии своего главного противника в борьбе за власть Помпея. Последний раз Цезарь был в Риме год назад, уже наделенный пожизненными полномочиями трибуна, делавшими его особу неприкосновенной и дающими всю полноту гражданской власти. Он так же имел право занимать должность консула в течение пяти лет, и некоторые дальновидные люди предрекали, что в один прекрасный день все закончится пожизненной диктатурой и ослаблением сената, превращением его в некий совещательный орган. Многие были недовольны тем, что Цезарь раздавал военным всевозможные, зачастую гражданские выборные должности, а кое-кого раздражала поздняя страсть пятидесятилетнего полководца к египетской царице Клеопатре. Вместе с тем Цезаря любил народ — мудрый политик действовал как демократ: щедро раздавал плебеям хлеб и не ограничивал роль народных трибунов.
Тогда как в центре собрания шли горячие споры, некоторые молодые люди сбивались в небольшие кучки и не принимали участия в общем разговоре. Волею судьбы внутри портика Ливия также оказалась рядом со своим недавним партнером по игре в мяч и его спутником. Они продолжали разговаривать, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Второго молодого человека Ливия, как выяснилось, знала: сын сенатора, он вел праздный образ жизни, посвящая время участию в модных литературных и философских кружках. Звали его Сервий Понциан; он был знаком и с Децимом, и с женихом Ливий, Луцием Ребиллом.
— Я не имею ничего против Юлия Цезаря, он великий человек и многое сделал для Рима, — говорил тот, кого звали Гаем, — я выступаю против диктатуры вообще, отрицательно отношусь к обожествлению чьей-либо личности. Одно дело построить крепкое здание и совсем другое — начать украшать его сверх всякой меры. Человек — не бог; дай ему единоличную власть, и все закончится одним: вместо выборов — назначение на должности своих лиц, сохранение привилегий тем, кого выгодно держать при себе. Кстати, ни один диктатор не может считать свое положение прочным — слишком уж он зависим от тех, кто помог ему прийти к власти.
— Что ж, — сказал Сервий Понциан, — так устроен человек: хотя и сознает, что ему никогда не обрести бессмертия, могущества и других совершенств богов, все равно будет стремиться достичь состояния, близкого к божественному.
Противоположность сущего и должного — вот в чем трагизм нашей жизни. Вспомни Гесиода:[5]
Путь нетяжелый ко злу, обитает оно недалеко.
Но добродетель от нас отделили бессмертные боги
Тягостным трудом: трудна, высока и длинна к ней дорога.
— Дух соперничества разрушителен, — задумчиво промолвил его собеседник, — гражданские войны, чем бы они ни закончились, не приведут к добру.
— Боишься очередного передела собственности в пользу военных? — спросил Сервий, на что заинтересовавший Ливию человек отвечал с изрядной долей презрения:
— Тебе известно: я настолько богат, что могу без особого ущерба пожертвовать казне четверть того, чем владею. Другое дело, я не хочу позволять государству вмешиваться в мои дела…
— Кстати, давно хотел спросить: ты остаешься в Риме?
— Пока не решил. Возможно, в ближайшее время уеду домой.
— А как же прекрасная Амеана? — с улыбкой произнес Сервий Понциан.
И тот, кого звали Гаем, со смехом продекламировал:
Выдался случай — скорей сбрасывай с шеи ярмо.
