– Никому из нас не позволяют рожать. Мы здесь для того, чтобы служить утехой господину. Он не хочет иметь детей, потому что жизнь воина слишком опасна. Джахангир-ага – высокий начальник, он боится, что его дети могут стать заложниками или погибнуть, если его судьба переменится.
– Отец моего ребенка не ваш господин, – ответила Мадина и, чуть помедлив, спросила: – Давно ты здесь живешь?
Айсун грустно улыбнулась.
– Я не считаю времени. Все восходы и закаты для меня одинаковы. Жизнь ненадолго меняется только тогда, когда приходит господин. Но это бывает редко: он все время на войне, к тому же кроме меня здесь есть другие девушки. Мы никогда не знаем, кого он выберет.
Мадина твердо произнесла:
– Я не хочу так жить! Рядом со мной никогда не будет господина, только человек, которого я люблю, и который любит меня.
– Откуда ты? – Полюбопытствовала Айсун.
– Я родилась в краю, где горы касаются неба, где лица людей открыты, души чисты, как вода, а сердца свободны, как ветер!
– Ты сильная, – сказала Айсун. – На твоем месте я бы долго не выдержала.
– Просто мне есть для чего жить.
С тех пор юная турчанка тайком навещала Мадину и говорила с ней.
Однажды Мадина сдавленным голосом попросила Айсун кого-нибудь позвать. У нее начались роды. Девушка не хотела вручать свою судьбу враждебно настроенным людям, но она не была уверена в том, что справится сама.
Мадина мужественно выдержала боль и не издала ни единого звука, пока Шади принимала ребенка. Это был мальчик, на вид здоровый и крепкий. Теперь оставалось дождаться господина и его решения. Скрепя сердце Шади принесла все, что необходимо ребенку, перевела Мадину в другую, удобную, светлую и просторную комнату и дала ей в помощь служанку. Неизвестно, что скажет Джахангир-ага, если увидит, что с девушкой обращаются как с преступницей, а младенец умрет от плохого ухода!
Иногда Мадина пела ребенку, сидя на скамье в саду. Она закрывала глаза и представляла, что находится дома и сидит на большом, нагретом солнцем камне. Над головой качаются ветви деревьев, внизу шумит река, в горах звенит ветер. Ее высокий голос был полон трепетной нежности. В песне звучало счастье пополам с тоской по родным местам. В такие минуты жительницы гарема, случалось, смахивали с ресниц непрошеные слезы.
Ночью, глядя на лучистые гроздья звезд, Мадина думала о том, что, возможно, эти же звезды сейчас видит Айтек. Потом ее сердце внезапно холодело, и она судорожно сжимала пальцы. Что, если он давно лежит в могиле? Если они разлучены навечно не потому, что разорвалась та невидимая волшебная нить, что соединяет сердца, не потому, что их разделяет огромное расстояние, а потому, что один из них расстался с земной жизнью? Пытаясь успокоиться, Мадина повторяла, как заклинание: «Я должна, во что бы то ни стало вернуться домой и воспитать своего сына в родном ауле, среди народа, к которому он принадлежит». Опасаясь за жизнь ребенка, она отбросила мысли о побеге. Оставалось только ждать, ждать, ждать…
Она дождалась. Джахангир-ага приехал с войны. Мадина видела из окна, как слуги и служанки высыпали во двор и угодливо кланялись статному человеку с пышным тюрбаном на голове и богато украшенной саблей на поясе.
Вероятно, Джахангир-ага спросил о ней, потому что девушка слышала, как Шади сказала:
– Эта дрянь родила ребенка. Говорит, от какого-то парня из своего аула. Она очень строптива, не знает никаких обычаев, не признает правил – настоящая дикарка!
– Не твоя ли обязанность научить ее всему, что она должна знать и уметь делать, Шади? – Мужчина усмехнулся и приказал: – Приведите девушку!
Ноздри хищно изогнутого носа Джахангира затрепетали, а надменные губы дрогнули, когда Мадина, прямая, как струна, встала перед ним и дерзко посмотрела на него своими большими блестящими глазами. В выражении ее лица было столько непримиримости и бесстрашия, что мужчина невольно поморщился. Он привык к женской покорности, а эта черкешенка, убившая янычара, с легкостью пронзила бы кинжалом любого, кто посмел бы посягнуть на ее свободу и честь.
«Нет спасения тому, кто ее увидел, его сердце не исцелится вовек», – подумал командующий янычарским корпусом. И произнес вслух:
– Мои ожидания не оправдались. Эту девушку придется продать.
– А мальчишка? – Спросила Шади.
– Вместе с мальчишкой. По крайней мере, будет сразу понятно, какой товар мы продаем. Пусть судьбу и черкешенки, и ребенка решает новый хозяин. В молодости я повидал довольно жестокости, когда мы ездили по городам и селениям, отнимая у гяуров[8] детей, и больше не хочу слышать женские вопли!
Джахангир-ага не желал поддаваться искушению и стать рабом страсти, ибо это недостойно мужчины и гибельно для воина. Янычар должен со всей силой мысли и предельным напряжением духа стремиться к воинской доблести, а не к победам на ложе любви. Женщина – не первое, а последнее в судьбе истинного воина: это старались помнить его подчиненные, и это всегда знал он сам.
С такими мыслями Джахангир-ага махнул рукой и покинул двор, не пожелав повидать ни одну из своих наложниц. А Мадина поняла, что ее ждут новые испытания, куда более неожиданные и страшные, чем прежде.
Янычарские казармы были огромны, одновременно в них могло проживать десять – двенадцать тысяч человек. Не знающие жалости и сомнений, подчиненные строгой дисциплине, эти воины составляли могущество и силу верховной власти Османской империи. Янычары не имели права заводить семьи, заниматься ремеслом и торговлей и все свободное от походов время тратили на военные упражнения. Судьбой этих людей стала суровая жизнь, полная лишений, но они вряд ли променяли бы эту жизнь на другую, ибо их опьяняло сознание собственной незаменимости. Они гордились своей способностью внушать страх и единоверцам, и гяурам.
Последний поход не принес Мансуру удовлетворения. Он знал, что для османского войска нет ничего невозможного, что этот огромный, вечно движущийся поток преодолеет любые преграды, сломает, уничтожит и исковеркает все. Он привык спокойно идти на гибель и сеять смерть, чувствуя себя свободным от какой бы то ни было ответственности за то, что совершил.
Однако с некоторых пор Мансур ощущал себя человеком, разом, потерявшим то, что ему удалось накопить за всю прожитую жизнь. Это было мучительно, а главное – непонятно. Однажды он поделился своими мыслями с Бекиром, и тот быстро расставил все по местам.
– Просто ты не знаешь, для чего живешь, – заявил товарищ. – К деньгам ты равнодушен, женщины тебя не интересуют, на воинскую карьеру тебе наплевать. Ты будто видишь сон и ждешь, когда, наконец, проснешься!
Мансур сосредоточенно смотрел в одну точку.
– Мне всегда говорили, что я живу ради войны. – Бекир рассмеялся.
– Кто говорил, Джахангир-ага? Посмотри, какой у него дом, сколько драгоценного оружия, денег, слуг и наложниц! Он получает огромное жалованье! – И подытожил: – Человек не может жить ради войны, он живет для самого себя и служит самому себе.
– Мы служим султану.
– Ты его видел?
– Издалека.
Бекир кивнул.
– Как солнце. Но солнце, по меньшей мере, греет! Султану нет до тебя никакого дела, ты для него – ничто.
– Я этого не понимаю, – медленно произнес Мансур.
– В том-то вся беда! Оглянись вокруг! Война – не цель, а всего лишь средство. Для всех. В том числе и для нас.
Мансур вскинул затуманенный взор.
