– Говорят, будто ты ушла от людей и поселилась здесь из-за любовной истории. Это правда? – Мадина вопрошающе посмотрела на старуху, и та ей ответила, неотрывно глядя на огонь:
– Правда. Это история жизни, жизни, которая, как ни странно, всегда и есть история любви. Но она произошла так давно, что кажется легендой даже мне самой! А еще всякая жизнь – это выбор. Потому выбирай, Мадина, выбирай, пока жива и пока есть из чего выбирать!
– Я уже выбрала, – твердо ответила женщина.
– Тогда пусть этот выбор принесет тебе счастье.
Когда на землю опустилась ночь, Мадина вышла во двор подышать воздухом. Сияние Луны сливалось с серебряным отблеском земли, так что казалось, будто она была покрыта сумеречной мглой. Звезды сияли на небе, как самоцветы, и были хорошо видны на непроницаемо черном небе. Оно было необъятным и глубоким; временами его ярко прочерчивали стремительно падающие на землю светила, при взгляде на которые захватывало дух.
Мадина удивлялась, до чего несущественными представлялись ей недавние переживания. Все отступило и померкло перед одним-ёдинственным желанием, перед главной жизненной целью.
Утром Мансур очнулся и обвел окружающих вполне осмысленным взором. А потом в хижину старой черкешенки нагрянули янычары: сам Джахангир-ага, Ильяс, два опытных в лечении ран и переломов воинов, исполнявших обязанности хакимов, и многочисленная охрана.
Гюльджан, крайне недовольная вторжением, скрепя сердце позволила осмотреть Мансура и заявила:
– Или мое, или их лечение! Если к нему будут прикасаться другие руки, я ни за что не возьмусь за дело!
Мадина не знала, что ответить и кому доверить лечение Мансура. К счастью, а может, к несчастью, все решилось само собой. Янычары вышли во двор к ожидавшему их Джахангиру-аге и сказали:
– Пусть лечит старуха. Быть может, ей помогают какие-то неизвестные нам силы. Мы уверены только в одном: если он и выживет, то навсегда останется калекой.
Джахангир-ага помрачнел. Он вошел в хижину с низкими потолками и черными стенами и присел на корточки возле Мансура. Командир янычар попытался отыскать в лице воина знаки смерти – за свою долгую жизнь он повидал их немало! – но явных признаков не было, и Джахангир-ага не знал, что сказать.
– Старуха утверждает, что в ближайшие дни будет большой снегопад: нам надо уходить из аула!
Мансур опустил ресницы.
– Твой сын хочет остаться с тобой, но он – воин и должен следовать долгу, – сурово произнес Джахангир-ага.
– Вы правы. Пусть продолжает поход.
– Мансур… – Джахангир-ага помедлил. – Ты всегда был хорошим воином, одним из лучших, кого я знал и взрастил как командир. Если ты не сможешь вернуться в строй, я добьюсь для тебя хорошей пенсии.
– Благодарю вас, ага. Именно об этом я хотел поговорить. Я янычар, и для меня невыносимо оставаться деревяшкой, бесполезным обрубком. Я не могу себя убить, это противоречит законам нашей веры. Прошу вас, прикажите воинам избавить меня от такого существования!
Джахангир-ага внимательно выслушал Мансура, после чего опустил руку ему на грудь. Мансуру почудилось, будто в глазах командира блеснули слезы.
– Я не сомневался в том, что твое решение будет именно таким. Нариман и Бехруз сказали, что если ты и выживешь, то останешься калекой.
Мансур закрыл глаза.
– Спасибо, ага. Позовите Мадину.
Командир янычар покачал головой.
– Хочешь сказать ей правду? Не советую. Я знаю женщин. Она начнет тебя уговаривать, станет просить, чтобы ты остался жить.
– Я не могу уйти с этого света, не простившись с ней.
Джахангир-ага вышел и позвал Мадину. Она вошла, и Мансур вмиг ощутил, как к нему возвращается яркий, полный красок мир. Жаль, что ему придется его покинуть!
Мадина опустилась на колени и взяла его руки в свои.
– Я решил не ждать и умереть прямо сейчас, – сказал Мансур. – Нам надо проститься.
В ее глазах вспыхнуло отчаяние и упрямство.
– Нет!
– Понимаешь ли ты, каково мне придется, если я не встану, если останусь лежать в этой хижине! Я буду ненавидеть себя, и ты тоже будешь ненавидеть меня! – С неожиданной яростью произнес они тихо добавил. – Позволь мне умереть.
Она горячо произнесла:
– Нет, Мансур! Не уходи. Я тебя люблю. Я люблю только тебя. Когда ты поправишься, мы уедем в Стамбул и поженимся. Поселимся в домике с цветущим садом, где живет Эмине-ханым. С нами будут наши сыновья. Я рожу еще детей. Нас ждут годы любви и счастья.
На мгновение его затопила волна внутреннего блаженства, какое способны породить только грезы, и он прошептал:
– Почему ты говоришь об этом сейчас?
– Потому что я поняла это только сейчас. – На губах Мансура появилась слабая улыбка.
– Ради того, чтобы это услышать, стоило упасть со скалы. Поверь, я не жалею о том, что случилось. Я жил только ради тебя, делал все для тебя, Мадина, хотя ты никогда не просила об этом.
– Теперь прошу, прошу о единственном: не сдавайся, не уходи! Останься со мной.
Мансур не отвечал. Ему казалось, будто вокруг колышется черно-красный раскаленный океан долгих страданий и неусыпной боли. Ему не хотелось погружаться в него, он желал вернуться к женщине с небесными глазами, женщине из своего предсмертного видения.
– То, о чем ты говоришь, слишком прекрасно, чтобы быть правдой, – наконец сказал Мансур.
– Лучше надеяться, что твоя жизнь все-таки станет чем-то прекрасным, чем бежать от нее.
– А если я никогда не смогу встать? – Спросил он Мадину.
– Ты встанешь. И даже если… О нет, только не покидай!
Женщина не выдержала и зашлась в судорожном плаче. Мансур представил, чего будет стоить для нее потерять и его, и сына, – ведь Ильяс отправляется на войну и неизвестно, вернется ли обратно. Он протянул ей руку, и их пальцы крепко сплелись: так врастают корни дерева в землю – с неутолимой жаждой жизни, какую вселил в них вездесущий и всеобъемлющий Бог.
– Не плачь, – обреченно произнес Мансур. – Я не стану просить янычар о том, чтобы они лишили меня жизни.
Мадина простилась с Ильясом. Женщина хотела сказать сыну, что не желает, чтобы он оделся в броню жестокости, чтобы в его душе было пусто и темно. Но не сказала, потому что не знала, каким надо быть на войне. Быть может, напротив – решительным и бездумным, с нерастраченной силой, напором и мощью, какие иногда порождают каменное сердце и свободная от угрызений совести душа.
Она обняла юношу – впервые с тех пор, как он перестал быть грудным младенцем, – и крепко прижала к себе. И он в свою очередь неловко обхватил ее руками. Позже Ильяс вошел в хижину и о чем-то поговорил с Мансуром.
Потом янычары ушли. Гюльджан поторопила их, сказав, что скоро выпадет обильный снег.
– Ложись, – сказала она Мадине. – И ты тоже, Хайдар. Я посижу возле Мансура. Я старуха, и мне все равно не спится.
Мадина проснулась среди ночи. В хижине спали все – и Мансур, и Хайдар, и Гюльджан. Она вышла на улицу.
Горизонт был черен из-за нависавших над ним тяжелых облаков, тогда как небо над головой запорошила звездная пыль.
Мадина понимала, что ей придется зимовать в этой хижине, в этом безмолвном краю. Возможно, судьба распорядится так, что она проведет здесь остаток жизни.
Мансуру удалось пережить ночь, и Гюльджан сказала, что лечение, скорее всего, будет успешным. Старуха старалась загружать Мадину работой – лишь бы та не печалилась и не ждала слишком быстрых
