теперь все изменилось, и слова монаха заставили Диего задуматься. Может быть, сам Господь послал ему этого человека, одной своей фразой заставившего его отбросить прочь мысль о самоубийстве?
Неизвестно, то ли монах производил приятное впечатление, то ли Диего был в таком состоянии, что ему непременно надо было высказаться, но едва только у них завязался обычный для случайных попутчиков разговор, как бывший писец рассказал монаху свою печальную историю, не скрывая своего желания поскорее расстаться с этим миром.
Монах внимательно выслушал Диего.
— Странно ты рассуждаешь, сын мой, — произнес он, столь же размеренно, сколь размеренными были его шаги, преодолевавшие полный неудобств путь. — Твое состояние мне понятно. Но ты сейчас не можешь принимать здравые решения. Не спеши погибать — это ты всегда успеешь в наше неспокойное время. Своим поступком ты приблизишь конец твоего пребывания в этом мире и освободишься от гнетущих тебя забот, но ты сделаешь невозможным встречу на том свете с той, что тебе так дорога. Твоя Мария, наверняка, уже в раю и с нетерпением ждет тебя там. А ты своим безумным поступком хочешь лишить ее радости встречи с тобой. Твои слова подтверждают, что ты еще не заслужил того, чтобы попасть в рай. Мой тебе совет: если сможешь, смирись и продолжай жить так, как жил раньше, а если не можешь — удались от тягот и соблазнов этого мира в обитель добродетели и благонравия…
Прошло почти десять лет. Брат Диего быстро завоевал авторитет и уважение братства своим трудолюбием и усердием в служении Господу. Но пытливый ум Диего не мог долго оставаться без знаний — самой сытной пищи в умиротворенных стенах монастыря. Диего стал проводить много времени в богатой монастырской библиотеке, изучая христианскую догматику. Благодаря хорошей памяти и трудолюбию, он быстро освоил труды христианских богословов. Сам аббат стал обращаться к нему за консультациями. Слава об учености Диего вскоре выпорхнула за пределы монастыря. Поэтому, когда возник вопрос, кому следует поручить работу над рукописью, первым, о ком вспомнил архиепископ, был Диего.
Диего молча выслушал слова архиепископа и аббата и беспрекословно подчинился — не спрашивая и не задумываясь. Он уже давно привык к тому, что кто-то принимал решения, а он их бездумно и беспрекословно выполнял. Так было лучше. Так было легче. Это позволяло забыться, не думать о том, что делаешь, будешь делать или когда-либо делал. Но на этот раз поручение, данное Диего, отличалось от того, что ему приходилось выполнять раньше. Не думать о том, что делаешь, было невозможно. Слишком о многом напоминала ему разложенная перед ним рукопись…
Диего недолго мучили угрызения совести из-за того, что ради любимой женщины он оставил веру своих предков. Тогда он был молод и вряд ли понимал, что совершает. Прошедшие годы не прибавили Диего религиозности, но дали возможность по-иному посмотреть на свою странноватую жизнь. С недавних пор — после возвращения с Востока — Диего не оставляло чувство, что его уход в монастырь десять лет назад — это не шаг навстречу Богу и праведной жизни, а то, что Иоанн Кассиан называл обращением в монастырь ex necessitae (в силу необходимости). Необходимость заставила его принять христианство, та же необходимость заставила его пойти в монастырь.
Раньше он убеждал себя, что принял христианство, чтобы получить законную возможность быть рядом с Марией. Он ушел в монастырь также для того, чтобы быть с ней, но уже на том свете. И все, что он делал в монастыре, производилось с одной только целью — своими поступками сделать их встречу в раю максимально возможной. Но ведь когда он был мусульманином, он тоже стремился поступать так, чтобы попасть в рай, и до встречи с Марией старался совершать те действия, которые считались дозволенными, и стремился избегать тех, которые именовались запретными. Однако если бы он продолжал вести такой же образ жизни после крещения, то дорога в рай ему была бы заказана, равно, как и наоборот, — если бы он до принятия христианства жил, как живет сейчас, едва ли его жизнь можно было назвать правильной.
Ислам запрещает пить вино, но разрешает многоженство. Христианство же, наоборот, преследует многоженцев, но дозволяет вино. Что же это означает? У мавров — свой рай, а у христиан свой? Или, может быть, дело в нем самом? И он не узрит рая, потому что он не ищет рая? Разве любовь спасал он, когда обратился в христианство? Он спасал свою жизнь, ибо если бы ему ничего не угрожало, он так и продолжал бы жить на две семьи, мирясь с тем обстоятельством, что родственники Марии не хотели выдавать дочь за мавра. Нет, не ради Марии он поверил монаху и ушел в монастырь. Просто ему, ставшему чужим и для своих, и для чужих, не хотелось накладывать на себя руки. Не ради спасения своей души он стал христианином и монахом, а ради спасения своего тела. И все, что он делал в последнее время, он делал не для Бога, не для Марии, а для себя. Умерщвляя свою плоть, он только и думал о ее благополучии и сохранении. Стараясь забыть и не думать о своем горе, он, сам того не заметив, стал забывать о той, ради которой, как он ошибочно думал, он пошел в монастырь.
Ему быстро понравилось, что за свои познания он получил уважение братства, и он стал стремиться знать еще больше, — чтобы его еще больше уважали. Когда аббат отлучался из монастыря, своим заместителем он назначал Диего — в обход устава. Архиепископ сообщил ему, что папа уже наслышан о двух талантливых цистерианцах, и по окончании работы над рукописью, их с Себастьяном непременно призовут в Рим. И он покорно согласится и поедет в Вечный город, готовый к выполнению новых заданий…
В три утра брат Себастьян проснулся и увидел, что ложе Диего рядом с его скамьей пусто (келий у цистерианцев не было, и все монахи спали в общей комнате). Может, он уже у заутрени, — решил брат Себастьян, но брата Диего среди молившихся монахов не оказалось. В трапезной Диего также не было. Перепугавшись, брат Себастьян поспешил в залу, но зала была безлюдна. Куда-то исчез и молчаливый монах, неизменно дежуривший у входа.
Чтобы побороть волнение, брат Себастьян стал медленно вышагивать по зале, считая свои шаги. Он насчитал их более ста, прежде чем появился аббат. Он был хмур и молчалив, хотя еще вчера не скрывал своей радости по поводу грядущего окончания работы над рукописью. Брата Себастьяна больно кольнуло под сердце. Нет, неспроста всю ночь его терзали какие-то отвратительные видения. А тут еще зуб разболелся. Так и есть: что-то случилось.
Аббат молчаливо прошествовал в центр залы и остановился напротив вросшего в пол брата Себастьяна. Некоторое время он пристально смотрел в глаза монаху. В этом взгляде были и гнев, и испуг, и безысходность, и жажда возмездия. И брат Себастьян все понял. Он сделал шаг назад, смиренно потупил взор и едва слышно произнес: 'На все воля Божья!'. 'Аминь!' — не своим голосом ответил аббат.
Примечания
1
'Дозволенное и запретное в исламе' (араб.)
2
О, Всевышний Аллах! (араб.)
3
О, Великий Аллах! (араб.)
