другое эффект возникает поразительный – поражает сразу и наповал.
Стиральная машинка весь день стирает, потом сушит, потом снова стирает… а я сижу на ней, чтоб в коридор не ускакала. Таков мой посильный вклад в эпопею под названием «Увидеть Турцию – и умереть… под тяжестью ручной клади».
Все время думаю о Пашке. Как он мог целоваться с белобрысой Жердью? От нее же за километр разит железобетонной тупостью! Я бы никогда не смогла целоваться с человеком без интеллекта. Даже брекеты не так страшны, как ощущение, что ты прикасаешься губами к совершенно безмозглому существу! Но мужчины, видимо, устроены иначе. Они могут часами облизывать лупоглазых блондинок, оставляя без интереса их умственные способности. Следствие этой неразборчивости разбивало мое сердце!
Попыталась переключиться и подумать об Игорьке. Но оказалась слишком зла, чтобы предаваться сладостным мечтам. Я мучилась ревностью до самого вечера, пока не испугалась, что от нервотрепки у меня начнут выпадать волосы, шелушиться кожа или, еще хуже, прихватит живот. Как-никак завтра лететь в Турцию, и мое физическое состояние не должно вызывать нареканий!
2 июля
Как мы умудрились не опоздать в аэропорт – ума не приложу. Мама сделала для этого все: забыла авиабилеты в кармане папиного пиджака, который остался дома, и нам пришлось с полпути возвращаться. На паспортном контроле выяснилось, что она старше своей фотографии лет на двадцать пять. И маму уже хотели завернуть, но она вовремя сообразила, что предъявила мой паспорт вместо своего.
Но это еще мелочи по сравнению с тем, что творится с мамой в дьюти-фри. Она носится промеж шоколада и игрушек, которых полно в каждом московском супермаркете, как рыбка, попавшая из аквариума в океан. И все время спрашивает папу: «А сколько это стоит в рублях?» Папа же звенит бутылками и на мамин панический ажиотаж не обращает никакого внимания.
В самолете начинается самое интересное. Мама всю дорогу шутит и пьет вино, изображая, что ей совсем не страшно. Папа читает журналы и ест, ничего не изображая.
А я смотрю в окно – земля отрывается от наших колес и летит вниз. Все становится игрушечным – машинки, домики, дороги. Вначале еще можно различить движение и суету, потом она остается там, внизу, а я здесь – наверху. Все замирает. Время на земле останавливается. Сейчас там для меня ничего не происходит. А здесь плывут облака, скрывая за своим тяжелым пухом остатки моей прежней жизни, чтобы через пару часов открыть море и пески.
Пообещала себе больше не думать о Пашке. Помню, где-то слышала, что есть психологическая ловушка, помогающая избавиться от привязанности. Теперь, вспомнив Полякова, сразу буду представлять что-то противное, неприятное. Тогда образ Пашки соединится в моей голове с какой-нибудь пакостью, и мне больше не будет больно. Решила, что Поляков станет манной кашей с комками.
Самолет пошел на посадку.
3 июля
Номер у нас в отеле – два плюс один. Мама с папой вольготно расположились на огромной кровати (не чета их скрипучей «книжке» в Москве), а мне досталась промятая раскладушка. Но я не жалуюсь – все равно без толку.
Утром папа поднял нас по будильнику и выстроил на завтрак. Мы с мамой, совершенно сонные, на ощупь отправились в столовую. Наши глаза раскрылись и разбежались, когда перед ними предстал длинный шведский стол с кучей тарелочек, мисочек, лоханочек. Рискуя заработать разнонаправленное косоглазие, мы набрали бутербродов, омлетов и фруктов, а потом стали думать, как все их съесть.
После обильного завтрака мы буквально отползли на пляж.
Я устроилась на лежаке и смотрела на море.
Море – это мокрая беззаботность. Легкие волны облизывают берег, и все тревоги лопаются вместе с пузырьками пены. Думать на пляже не получается, мысли плавятся под палящим солнцем. Можно только глядеть во все глаза и впитывать морской воздух каждой клеточкой своего тела.
Едва глаза начинают слипаться, надо сразу бежать и с налету врезаться в воду. Сначала она покажется обжигающе-холодной, но вскоре обнимет теплой прохладой так ласково, что и вылезать не захочется.
Полдня я училась лежать на волнах звездочкой. Нахлебалась соленой воды, но успехов не достигла.
А мама, разморенная солнцем, умудрилась заснуть на пляже и обгореть, пока папа плавал до буйков.
О Пашке вспомнила, только ложась на раскладушку, но не успела подумать о манной каше, как сразу заснула.
4 июля
Сегодня за обедом к маме подскочил толстенький лысоватый мужичок. И, глупо похихикивая, затараторил:
– Танька! Петрова! Ты?
Маму действительно зовут Татьяной, и до замужества она носила фамилию Петрова. Мужичок, видя мамино замешательство, продолжил, уже смущенно:
– Я Коля… Ну, Капустин… Помнишь?
Тут лицо мамы просветлело.
И я тоже вспомнила, как однажды дома наткнулась на большой альбом с мамиными школьными фотографиями. Мы тогда сели рядышком на диване и весь вечер их рассматривали. Я пыталась отгадывать, где мама, а она была совсем маленькая и вечно терялась среди бантов и галстуков одноклассников. Мама рассказывала про своих подруг. С некоторыми из них она общается до сих пор, и мне очень весело было увидеть строгую очкастую тетю Надю пухлощекой девчонкой со смешными косичками. Потом я спросила у мамы: «А какой мальчик тебе нравился?» И мама, чуть разрумянившись, указала мне на голову размером с копеечку. Весь вечер я под лупой разглядывала эту голову и к ночи признала привлекательной.
Звали обладателя привлекательной головы с копеечку Колей Капустиным, и сейчас он навис над нашим столом, красный от неловкости и загара.
Мама постаралась скрыть удивление и разочарование, как могла. Она радостно воскликнула.
– Коля! Какими судьбами? Давай к нам за столик!
Да, опознать в раскормленном плешивом субъекте мамину школьную любовь было практически невозможно. Даже папа, видимо, счел Капустина неконкурентоспособным и радушно предложил присоединиться к нам за обедом.
Вслед за Капустиным за наш столик перебралась и его жена. Если бы я своими глазами не видела мать белобрысой жерди Лизки, то непременно подумала бы, что передо мной именно она. Сходство было необычайным. Даже смех так же резал слух. Я видела, как мама и папа скривились, услышав его впервые. Словно несмазанная дверь скрипит на петлях – йи-хи, йи-хи… Бррр! И звали эту белобрысую похоже – не Лиза, а Лида.
Весь день Капустины таскались за нами – и на пляже, и за ужином… Коля все время прыгал вокруг мамы, как мячик вокруг руки умелого баскетболиста, а его жена хихикала над папиными шутками – йи-хи, йи-хи…
5 июля
Утром при построении на завтрак папа обнаружил у мамы на животе пятерню. То есть весь живот уже покраснел от загара, а над пупком залипла белесая ладонь, раскинувшая пальцы по маминому телу.
– Еще не хватало привезти с отдыха отпечатки пальцев Капустина! – сердито бурчал папа, примеряясь к ладони. – Чем вы там занимались на пляже, пока я в море ходил?
Мама еще толком не проснулась и с трудом осмысляла обвинения. Когда же она поняла их суть и с ужасом обнаружила несмываемые следы измены на своем теле, то на минуту опешила. Однако я ни разу не была свидетелем того, чтобы мама терялась в разговоре более чем на минуту, и в этот раз она тоже быстро сообразила, что к чему.
– Это же моя! Моя собственная рука! В первый же день на пляже я положила ее себе на живот и заснула. – Мама демонстративно приложила свою ладонь к белой пятерне на животе.
Папе крыть было нечем – отпечатки пальцев совпадали. Мама была оправдана.
