действий Баруха де Эспинозы, они старались совлечь его с дурных путей различными средствами и уговорами. Но так как все это ни к чему не повело, а, напротив того, с каждым днем приходили все новые и новые сведения об ужасной ереси, исповедуемой и проповедуемой им, и об ужасных поступках, им совершаемых, и так как все это было удостоверено показаниями свидетелей, которые изложили и подтвердили все обвинения в присутствии означенного Эспинозы, достаточно изобличив его при этом, то по обсуждении всего сказанного в присутствии господ хахамов[25] решено было с согласия последних, что означенный Эспиноза должен быть отлучен и отделен от народа Израилева, посему на него и налагается херем[26] в нижеследующей форме:
«По произволению ангелов и приговору святых мы отлучаем, отделяем и предаем осуждению и проклятию Баруха Эспинозу с согласия синагогального трибунала и всей этой святой общины перед священными книгами Торы с шестьюстами тринадцатью предписаниями, в них написанными, — тому проклятию, которым Иисус Навин проклял Иерихон, которое Елисей изрек над отроками, и всеми теми проклятиями, которые написаны в книге законов. Да будет он проклят и днем и ночью, да будет проклят, когда ложится и встает; да будет проклят и при выходе и при входе! Да не простит ему Адонай, да разразится его гнев и его мщение над человеком сим, и да тяготеют над ним все проклятья, написанные в книге законов! Да сотрет Адонай имя его под небом и да предаст его злу, отделив от всех колен Израилевых со всеми небесными проклятиями, написанными в книге законов! Вы же, твердо держащиеся Адоная, нашего бога, все вы ныне да здравствуйте!
Предупреждаем вас, что никто не должен говорить с ним ни устно, ни письменно, ни оказывать ему какие-либо услуги, ни проживать с ним под одной крышей, ни стоять от него ближе, чем на четыре локтя, ни читать ничего, им составленного или написанного!»
«Дорогой читатель, — писал Гейне спустя 220 лет после анафемы, — если случится тебе быть в Амстердаме, прикажи проводнику показать тебе там синагогу испанских евреев. Это прекрасное здание, крыша его покоится на четырех колоссальных колоннах, а в середине возвышается кафедра, откуда некогда провозглашена была анафема отступнику от закона Моисеева, идальго дону Бенедикту де Спиноза... Он был торжественно изгнан из общины израильской и объявлен недостойным носить впредь имя еврея. Его христианские враги были достаточно великодушны, чтобы оставить ему эту кличку».
Двадцатичетырехлетний мыслитель, которого прокляли раввины Амстердамской общины, не повторил ошибку Акосты и не присутствовал на этой церемонии.
Не дрогнув, Спиноза в день анафемы писал руководителям общины: «То, что вы со мной намерены сделать, вполне совпадает с моими устремлениями. Я хотел уйти по возможности без огласки. Вы решили иначе, и я с радостью вступаю на открывшийся передо мною путь...»
В добрый путь, Спиноза!
Глава третья
Годы трудов и раздумий
Ясно, человечно, светло
Публицист и философ XVII века Пьер Бейль в своем «Историческом и критическом словаре», опубликованном в 1695 году, утверждал, что Бенедикт Спиноза написал на испанском языке «апологию» своего выхода из синагоги.
Колерус опроверг утверждение Бейля. Он писал: «Мне не удалось собрать относительно этой апологии решительно никаких сведений, хотя я расспрашивал людей весьма близких к Спинозе и до сих пор находящихся в полном здравии». Биографы Спинозы за последнее столетие открыли множество архивных материалов, связанных с жизнью и идеями великого мыслителя. Но никому не удалось найти «защитительную записку», о которой идет речь в «Словаре» Бейля. Иначе и быть не могло.
Апология! Она противоречила бы внутреннему миру, личности и учению Спинозы.
Да и кому могла быть адресована такая апология? Друзьям? Они прекрасно знали его взгляды на религию и духовенство по задушевным беседам, откровенным разговорам, диспутам и лекциям. Раввинату? Зачем? Ведь Барух решительно порвал с руководителями еврейской общины, которые наряду с ревнителями других церквей насаждают предрассудки, превращающие людей «из разумных существ в скотов» и препятствующие «распознавать истину».
К духовенству Спиноза не мог апеллировать.
Личность философа его творческий путь убеждают нас в том, что биография идей Спинозы и биография их создателя находились в полном единстве. Личность и учение гармонично слиты в образе Спинозы.
Воспитанный в религиозной традиции, он с юных лет ничего не принимал на веру. Разум (ratio) стал для него критерием истины, ясности и человечности.
Церковь — средоточие мрака, суеверия. Она по своему существу антигуманна и противоречит разуму. Спиноза освободил свой ум и свои чувства от влияния церкви; он вышел из ее темного царства окрыленный, свободный и устремленный к познанию, к раскрытию законов и правил реальной природы — единственной основы основ всего сущего.
Для Спинозы характерна независимость. Независимость во всем. Она была продиктована неодолимым влечением к духовной свободе. Его стремление к независимости не было выражением ухода от мира, отрешения от земного и реального. Спиноза не отшельник, презирающий мир и ненавидящий человечество. Нет, он самый живой, с самой тонкой духовной организацией человек эпохи, который верно чувствовал дыхание времени и глубоко осознал значение своего философского творчества. «И свою жизнь, — писал он, — я стараюсь проводить не в печали и воздыханиях, но в спокойствии, радости и веселье, поднимаясь с одной ступени на другую, более высокую».
Во имя этой независимости он отказался от богатства отца, став шлифовальщиком стекол. Работа давала ему возможность весь свой интеллект направить на изучение природы, на установление прочного союза между естествознанием и философией. Он неутомимо искал контактов с людьми техники, так как ведущие люди эпохи были тесно связаны с практикой оптиков, механиков и астрономов.
Порвав с общиной, непреклонный и гордый вольнодумец после анафемы покинул отцовский дом. Он добровольно решил скитаться по чужим квартирам во имя «расширения пределов власти человека для осуществления всего возможного». Он знал, что здесь, в еврейском квартале на улице Бургвал, в доме родителей, ему покоя не будет от фанатичных и суеверных соплеменников, от раввинов и старейшин. На человека, ушедшего из Фляенбурга, власть иудейских пастырей уже не распространялась. Но рабби не успокоились. Саул Мортейро обратился с жалобой на философа к городским властям. Магистрат включил в поход против атеиста кальвинистский консисториат.
Перед угрозой всепобеждающей силы атеизма и материализма служители различных религий готовы забыть недавние религиозные кровавые столкновения и протягивать друг другу руки. Братание синагоги и церкви еще больше разоблачает реакционную сущность как христианской, так и иудейской религий. Иудаизм и христианство всегда душили пытливость ума, любое проявление вольномыслия и предавали анафеме смелых мыслителей и революционеров, поднявшихся на борьбу против отсталости и невежества. Переправив «прошение» раввината пасторам амстердамского церковного совета, светские власти просили его дать свое «авторитетное» заключение по делу Спинозы. Рассмотрев «преступные деяния» вольнодумца, «святые отцы» пришли к заключению, что рабби прав: богохульник должен быть строго наказан. Магистрат приказал Спинозе немедленно покинуть Амстердам.
После изгнания Спиноза поселился в деревушке Оуверкерк. Там он прожил несколько месяцев, а затем снова вернулся в Амстердам, где около трех лет жил в кругу друзей-коллегиантов. В течение этого времени он усиленно занимался самообразованием и в совершенстве овладел профессией шлифовальщика алмазов и линз.
Почему Спиноза не поступил в университет, а занялся самообразованием? Что он изучал в течение 1656—1659 годов? Эти вопросы требуют ответа, ибо, отдавая должное гению и темпераменту Спинозы, нельзя рассматривать его жизнь в отрыве от эволюции науки и философии его времени.
Передовых идей, включенных в творческую лабораторию молодого философа, не найти в аудиториях тогдашних университетов. «Академии, основываемые на государственный счет, — отмечал Спиноза, — учреждаются не столько для развития умов, сколько для их обуздания». Труды, которые волновали и восхищали его, не изучались в университетах. Так, в 1643 году в Утрехте, в 1647 году в Лейдене, а в 1656 году во всей Голландии было запрещено читать лекции по философии Декарта. В университетских программах не существовало лекций о Бруно, Галилее, Бэконе и других подлинных творцах науки и
