и телефонных номеров на белых карточках затесалась открытка с видом Италии, присланная. Исис, маминой подругой-колумбийкой, которая давно жила в Нью-Йорке. «Бросай все и приезжай. Путешествие пойдет тебе на пользу». На похоронах родителей Исис не отходила от меня ни на шаг. Никто из родственников не рыдал над могилой так горько. Исис была безутешна. Это она настояла, чтобы родители прилетели в Нью-Йорк. «Ну кто же мог знать, что с этим проклятым самолетом случится такая напасть! Мне жаль, Лусия, мне так жаль!» Исис хотела взять меня к себе. У нее уже росла дочь. Исис говорила, что я смогу пойти в школу для девочек в Нью-Йорке, а потом поступить в Колумбийский университет. Так я могла бы получить образование, о котором всегда мечтала моя мать. Исис мне нравилась. Она часто навещала нас, подолгу жила в комнате для гостей, и я с ранних лет привыкла звать ее тетей. Но у бабушки с дедом были совсем другие планы. Они вежливо поблагодарили Исис и твердо отклонили ее предложение. Меня было решено отправить в Испанию. Соединенные Штаты казались старикам неподходящим для девочки-подростка местом. Дед с бабкой не разделяли американского материализма и либеральных ценностей. Исис сразу поняла, что настаивать бесполезно. На прощание она попросила меня звонить, когда я только захочу. Возможно, бабушка с дедом хотя бы разок отпустят меня на каникулы в Штаты. А когда мне исполнится восемнадцать и я окончу школу, никто не сможет решать за меня, где мне жить и чем заниматься. Так что если я захочу продолжить учебу в Штатах, бабка с дедом уже не смогут мне помешать. Тоскуя по домашнему очагу, я часто думала о предложении Исис, но перечить старикам у меня не хватало духу. Для этого требовались более веские причины, чем призрачная надежда вновь обрести семью. В конвертах нашлась переписка Исис с мамой, письма моего деда по материнской линии, открытки с непримечательными надписями и пара блокнотов. Сначала я принялась просматривать деловые бумаги, словно археолог в глубокую древность, погружаясь в мир повседневных забот своей матери. Я представляла, как мама, проводив меня в школу, усаживается за секретер проверять счета, составлять список покупок, распределять на неделю продукты, разбираться с квитанциями из прачечной. Передо мной была вероломно прерванная жизнь, отраженная в сотне недоделанных дел: напомнить садовнику, чтобы обкурил папоротники, отвезти костюм Эрнесто к портному. Читая, я тихонько плакала. То были уже не те мучительные безутешные рыдания, которые душили меня сразу после смерти родителей. То были слезы печали о былом. Мамины записи казались музейным экспонатом, старинной рукописью, автор которой давно канул в небытие: время пощадило бумагу и строчки, но рука, державшая перо, давно обратилась в прах.
Потом я прочла письма Исис и записи в блокнотах. И узнала правду, от которой пересохло в горле. Сначала мне захотелось все бросить, но любопытство взяло верх. Мелко исписанные листки хранили память о настоящей драме. Поначалу Исис реагировала на рассказы матери о донимавших ее анонимных звонках — голос был женскии, — из которых она узнавала все новые подробности отцовских измен, относясь к этому с большой долей скептицизма. Разве можно тратить время и силы на подобную чушь! Но подозрения матери усиливались, и подруга советовала ей не делать скоропалительных выводов, пока нет доказательств. А что, если все дело в интригах завистниц? Разве пристало умной рассудительной женщине обвинять мужа, не уверившись до конца в своих подозрениях? Тогда мама решилась начать расследование. Его результаты были передо мной: даты, места, мелочи, найденные в его карманах, подслушанные обрывки фраз и горькое заключение в конце страницы: «Господи, что со мной? Я схожу с ума». Слова «схожу с ума» вновь и вновь повторялись на полях вместе с именем Эрнесто, буква «о» была густо обведена карандашом. Исис умоляла мать взять себя в руки. Ничего страшного. Таковы мужчины. Это вовсе не значит, что Эрнесто тебя разлюбил. Успокойся, оставь все как есть. А лучше поезжай в путешествие, увези его в другой город, заставь опять в тебя влюбиться. Но мать уже видела свою соперницу. Она молода. И очень красива. Ты тоже красивая, убеждала Исис, вспомни, сколько у тебя было поклонников. И новые записи: «Э. вернулся в одиннадцать. Он обнял меня. Я не смогла. Не смогла. Я ненавижу его. Как он мог так поступить со мной?» Исис все настаивала на путешествии. Подруги обменивались весточками все реже. Исис переживала, что мать ей почти не пишет. «Селия, ради бога, я ужасно волнуюсь. Если ты не приедешь, я сама к тебе прилечу. Умоляю, напиши мне».
В ту ночь я не сомкнула глаз. Рано утром ко мне постучалась матушка Луиса Магдалена. Поглядев на меня, она покачала головой, поспешно удалилась, вернулась через несколько минут с чашкой горячего шоколада и ломтем хлеба и уселась подле меня, с любопытством и тревогой поглядывая на разбросанные повсюду бумаги. «Это мамины письма и личные вещи», — объяснила я. «А…» — кивнула монахиня. И тут же спросила, не лучше ли позволить моей матери покоиться с миром, а не копаться в прошлом, которое она предпочла бы скрыть. «Маме все равно, — возразила я. — Ее ничто уже не потревожит, а мне нужно узнать правду. Папа с мамой были рядом, сколько я себя помню, я любила их, но совсем не знала. Я понятия не имела о том, что происходит». «Это вполне естественно, — заметила матушка. — Ты была слишком мала, когда они погибли».
Матушка Луиса Магдалена была высокой и худой, с длинным суровым лицом и сдержанными суховатыми манерами. Она очень редко улыбалась и одним лишь взглядом могла призвать расшалившихся воспитанниц к порядку.
Первое время я до смерти боялась строгую монахиню. Но как-то утром, когда я слегла с сильной простудой, Луиса Магдалена пришла измерить мне температуру. Перед уходом она наклонилась ко мне, погладила по голове и поправила одеяло. Эта сдержанная ласка пробудила во мне глубоко уснувшую память о материнской нежности. Охваченная невыносимой тоской, я разрыдалась. Мне показалось, что суровой матушке, как и мне, не хватает любви. В тот миг я оплакивала не только себя, но и ее. С той поры я не упускала случая выказать Луисе Магдалене благодарность и дружеское расположение. Матушка платила мне той же монетой. Постепенно мы подружились.
— Уж я-то знаю, каково тебе, — повторяла матушка, — хоть ты об этом и не говоришь. Ума не приложу, как ты справляешься с этим одна. Ты, наверное, очень сильная. Мне было семнадцать, когда умерла моя мать, и только в вере я смогла найти утешение. В девятнадцать я ушла в монастырь. Сейчас мне сорок пять.
Однажды я спросила у Луисы Магдалены, не жалела ли она о своем решении. В ответ матушка улыбнулась. Первое время ей казалось, что она не выдержит. Не хватало музыки, городского шума. Спасением для нее стало Житие святой Тересы Авильской. Женщины, познавшей испепеляющую страсть и обретшей истинную любовь во Христе.
Доброй матушке Луисе Магдалене я решилась не только рассказать о своем открытии, но и показать мамины заметки. Скрывать смятение и горечь больше не было сил. Я не понимала, отчего моя мать, дойдя до крайней степени отчаяния, сквозившего в каждой строчке ее писем, все же не ушла от отца. Развод положил бы конец маминым страданиям, а главное, тогда они с отцом не отправились бы в то роковое путешествие, чтобы спасти свой брак. И у меня были бы живые родители, пусть даже разведенные.
— Любить Христа проще простого, — заметила я. — Ни измен, ни разочарований. Я не верю, что отец мог так поступить с мамой. Со мной папа был таким нежным, а ее заставлял страдать. Ведь мама буквально сходила с ума от ревности. Очень больно сознавать, что между ними могло произойти такое. Мне всегда казалось, что мама с папой обожают друг друга.
— Я не тот человек, которого стоит расспрашивать о ревности, детка, — Луиса Магдалена улыбнулась с грустной нежностью, — но у нас в Испании была принцесса, которая от любви потеряла рассудок…
Я охнула от изумления. Даже монахиня знала о ней. Что за удивительное совпадение!
— Хуана Безумная! — вырвалось у меня.
— Ты о ней слышала?
— Немного. Но один мой знакомый знает о ней абсолютно все.
— Тогда попроси его рассказать. Я не слишком разбираюсь в деталях, к тому же непонятно, что здесь правда, а что только легенда, но ясно одно: это очень грустная глава в истории Испании.
Хуана должна была взойти па престол после смерти своей матери Изабеллы Католической, но вместо этого провела остаток дней в замке Тордесильяс[4] неподалеку от Вальядолида. Согласно легенде, она сошла с ума от ревности, не смогла смириться с изменами мужа. В детстве родители возили меня в монастырь Санта-Клара, где похоронен Филипп Красивый. Помню, мне стало очень жалко Хуану, а еще сильнее ее маленькую дочку Каталину, которая росла подле матери в темных покоях; в них лишь изредка открывали ставни, чтобы девочка могла посмотреть, как играют другие ребятишки.
