Она не могла не улыбнуться. Барон не обратил на это внимания: весь во власти своей радости, он продолжал в том же духе:
– Какую приятную жизнь мы будем вести! Не хотите ли вы возродить ваши прежние вечера? Это ни к чему – нам вполне достаточно общества друг друга. От шевалье и виконта вы не добьетесь много толку: они заняты только своими старыми воспоминаниями. Что касается других, то они изменили свои привычки и разлетелись искать подходящий климат. Они глупее перелетных птиц и не понимают, что весна возвратится.
– Вы их видели? – спросила вдруг Елена.
– Кого?
– Тех, кто разлетелся в разные стороны.
– Нет. Для чего?
– Правда, не видели никого из них?
– Но…
– Не бойтесь огорчить меня, барон, – сказала Елена тоном, казавшимся совершенно естественным, – я всегда с удовольствием беседую о тех, кого знаю, даже если они меня забыли.
– Ну хорошо, я видел одного… – сказал господин де Ливри, обманутый спокойствием графини.
– Кого же?
– Мориса.
– А! – сказала мадам де Брионн. – Он хорошо живет?
– Мне так показалось.
– Вы встречались с ним вечером? – сказала Елена после минутного молчания.
– Вечером! – воскликнул барон. – А куда я мог пойти? Никогда у меня на сердце не было так тяжело! Ваш лакей опять отказался впустить меня в дом. И тогда я решился пойти к одному из ваших старых друзей, чтобы пожаловаться на вас тому, кто мог бы меня понять и облегчить сердце. Он принял меня у себя в салоне.
– И вы говорили за двоих?
– Пожалуй. Я долго обсуждал ваше поведение…
– А он? – спросила она.
– О, у него, я думаю, не было времени вставить слово, – ответил барон. – Я говорил, говорил, я не скупился на критику в ваш адрес…
Графиня вновь прервала его вопросом:
– Он счастлив?
– Счастлив? Вот этого я не знаю, – сказал барон де Ливри. – Он показался мне спокойным.
– А его жена? Вы видели ее? – спросила она.
– О да! – ответил барон.
– Каким тоном вы это сказали: о да! Разве она не красива, не любима?
– Да, если хотите. Но она еще молода, неопытна, не знает очень многого… Одним словом, это не женщина.
– Но ведь ее муж не может иметь такое же мнение? – заметила графиня.
– Я не знаю, каково его мнение. Он говорил очень мало и казался задумчивым.
– Счастливая задумчивость, – сказала Елена.
– Вы полагаете? – сказал барон. – На меня это не произвело подобного впечатления. Когда я счастлив, я говорю, жестикулирую, перехожу с места на место.
Господин де Ливри претворял слова в действие – расхаживал по салону, усаживался то в одно кресло, то в другое, приближался к мадам де Брионн и отходил от нее и жестикулировал самым невероятным образом. Поглощенный радостью вновь обрести свою любимую собеседницу, своего лучшего друга, которую он обожал, как свою дочь, он забыл о своих пятидесяти годах, о седых волосах и об особой усталости, которую накладывает на людей разгульная парижская жизнь.
Вдруг барон сделал более стремительный прыжок, чем позволял себе до сих пор и побежал к окну.
– Что вы хотите сделать, мой друг? – спросила мадам де Брионн, изумленная его беспорядочными движениями.
– Ваши шторы раздвинуты, – ответил барон.
– Ну и что?
– Ну то, что с улицы виден яркий свет в салоне, – сказал барон, поспешно задергивая занавески. – Кому-нибудь может прийти в голову фантазия заявиться к вам, а вы еще больны, вас нельзя утомлять.
– Успокойтесь, никто не придет, – с грустью сказала Елена.
– Если бы речь шла лишь о шевалье и виконте, то это было бы понятно, – продолжал отстаивать свою идею господин де Ливри. – Те жалуются на вас, как и я, и заслуживают, чтобы к ним относились с уважением. Но те, кто сбежали прежде, чем вы их оставили…
