Индра и не думал отнимать нож у паука. Воин, взлетевший навстречу атаке противника, оказался у него за спиной. Увлечённый Шамбара не заметил подвоха.
Когда демон выдернул нож из земли, то увидел грань между жизнью и смертью. Протянувшуюся полоской по краю утёса. Индры перед ним не было. Зато зияла пропасть. Обречённо. Обречённо, благодаря его скоропалительной победе за никому не нужный нож. Толчок в спину сбросил демона с горы.
– Обидно, – прошептал он мёртвыми губами, шлёпнувшись на отмель.
– Не
Кунару выбрался из воды. Его трясло. То что произошло с ним, не умещалось в рамках обычной человеческой трагедии. Впрочем, он и сам не мог с точностью сказать, что же было в действительности. Кажется, его чуть не сожрала анаконда. И ещё он, кажется, упал с горы. И то и другое странным образом перемешалось в его слабеющем сознании, наложилось друг на друга, создав полную ужаса и отчаяния неправдоподобность случившегося.
Кунару осмотрел песчаные стены. Даже потрогал их дрожащей рукой. Как он здесь оказался? Что делал в воде? Отчаяние трясло маленького беззащитного человека. Такого одинокого, брошенного всеми в этом своём горестном страхе.
Маленький человек присел на камень, обхватил себя руками и задрожал. Всем телом. Почему-то. Хотя было тепло. Он беззвучно плакал. Без слез. Он был один в этом громадном и злом мире, с его песчаными скалами и голодными анакондами. Гоняющимися за маленькими людьми.
Нет, Кунару не знал, кто такой Шамбара. Не знал ничего про Индру, про придуманные письмена и разрушенные крепости демонического духа. Он ничего не знал о борьбе тамаса и раджаса, а если бы и знал, то до всего этого ему не было бы дела. Он жил как мог и в своём скромном примирении с беспощадной жизнью вовсе не испытывал тяги к героизму. У него не хватало на героизм сил. Или размера души. Но разве от этого он становился хуже?
Так мог бы подумать Кунару, если бы его спросили, о чём он вообще думает. Но поскольку его об этом никогда не спрашивали, а сам он не умел говорить о себе, то никто и не знал, о чём думает маленький человек. Да и думает ли он вообще.
А маленький человек думал. И оттого что он думал, жизнь вокруг него принимала оттенки суровой ненависти, затравившей Кунару всеми своими проявлениями. Так ему думалось. Светлыми же пятнами в ней становились моменты, когда она просто забывала о его существовании, перенося свой свирепый интерес на более значимые персоны.
Кунару оказался не значимой персоной. Своим появлением на свет он был обязан двум тяжким потрясениям. Как и все подобные люди, сложившиеся из чего-то похожего. Пожизненно приговорённые носить отпечатки своего рокового происхождения, о котором они даже и не догадывались.
И они носили эти отпечатки, становясь доброгадливыми и подлоугодливыми тихонями, затаившимися на эту жизнь и на всех её более удачливых обитателей.
Смирение стало духовным девизом маленьких людей. И не потому, что они всерьёз задумывались о подлинном его значении, – просто большего от потрясённых людей нельзя было и ожидать. Бунт, даже в самой безвредной, безобидной форме, погубил бы их.
Им не понадобилось вооружаться и воевать. Им не понадобилось выдумывать собственных способов борьбы за существование. Затаённо изобретательных. Всё, что требовалось от «тишайших», – заполнять собой жизненное пространство. Превращая его в болото. Болото собственной пугливой нравственности и убогой правды.
Нет, они не были доверчивыми дураками и тугодумами, как простодушные вайши, отягощённые обществом своих коров. Маленькие люди думали. Трогательно и услужливо, отчего всякий стоящий рядом имел возможность заразиться. Через их мышление заразиться этим ничтожеством.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
– Ловить коней в поле то же самое, что ловить ветер, – сказал Атитхигва, выслушав кшатрия. Хотар чертил свои мысли. Прутиком на песке. Получалось потешно. Брюхатые лошадки, этакие раскормыши, а вокруг человечки. На тонких гнутых ножках.
Атитхигва нарисовал повозку с двумя колёсами. Так, как ему объяснил её Индра. Форма колеса вызвала глубокую задумчивость хотара, но спорить он не стал.
– А тебе не приходило в голову, что ашва должен стоять сзади? – вдруг спросил жрец. – Вот посмотри, он преспокойно толкает повозку…
– А как я буду им управлять? Или подгонять, если заупрямится?
Было заметно, что Атитхигва трудно приемлет авторитет Кавьи Ушанаса. Индра – другое дело. После случая на утёсе. И ещё Атитхигва не мог смириться с тем, что они выступали в одном лице. Жрецу было тягостно тягаться умом с кшатрием. Что-то ущербное для него, бхрига, содержалось в этом занятии.
Каждое колесо имело по оглобле. К оглоблям крепилась корзина, чуть отстоящая от колёс. Другими концами оглобли уходили в лошадь. Куда-то в область спины или шеи.
«Заманчиво, – говорили глаза Атитхигвы, – но это придумал кшатрий, а значит, он ошибся. Наверняка. Так что придумаем что-нибудь ненадёжнее».
– Поворачивая направо, наш конь ломает правую оглоблю, а поворачивая налево – левую, – задумчиво произнёс хотар, не отрывая глаз от рисунка.
– Может, изменить расстановку? Поставим двух коней, а оглобля будет одна. Между ними.
– Ашвы не станут бегать привязанные друг к другу.
– Что? – очнулся жрец и перенёс задумчивость на слова Индры.
– Ашвы не станут бегать привязанные друг к другу, – повторил кшатрий.
– Да, похоже. И всё-таки нужно испытать. В конце концов, только сама лошадь способна определить,
